Братья Ждер - Михаил Садовяну
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Кто бы это мог быть? Кто? Я насчет твоего господина.
— Карагац! Карагац! — оповестила сорока.
А в это время господин тот подъезжал к кринице верхом на коне. Ехал он из города. То был действительно видный черноусый боярский сын в епанче из красного сукна, перекинутой на левое плечо и прихваченной у шеи золотой застежкой. Правой рукой он подбоченивался. На ногах у него красовались сафьяновые красные сапожки с серебряными шпорами, на голове — кунья кушма с черным журавлиным пером. Лицо у него было смуглое, круглощекое, глаза бархатные, черные.
Сорока, весело вереща, пролетела над ним. Но хмурый всадник, погрузившись в свои думы, не обратил на нее внимания.
— Она назвала его по имени, — шепнул монах служителю. — Это житничер Никулэеш.
— Кто же не знает моего хозяина? — гордо ответил служитель.
Монах смиренно поклонился и отошел. Молодой боярин равнодушно скользнул по нему взглядом.
— Дрэгич, ступай за конем, — нетерпеливо проговорил он, останавливая каракового жеребца.
Служитель кинулся бежать к опушке дубравы, где был привязан его конь. Боярин пришпорил скакуна и последовал за ним.
— Опять зря старался. Лучше было бы сделать так, как я сперва решил, и не слушаться твоих глупых советов. Во все церкви заглядывал — нет ее нигде.
— А потом, батюшка, ты пошел и покушал, а я тут голодал.
— Ничего, когда господин ест, слуга должен быть сыт. Торопись. И не задерживайся по харчевням. Узнай, отчего она не приехала в это воскресенье. Мук, подобных моим, и врагу не пожелаю. Хоть бы издали увидеть ее.
Прислушиваясь к словам боярина, благочестивый Стратоник еще лучше понял смысл сорочьего верещания. Затем он поплелся вниз по каменистой тропке и, разглядев вдали колокольни княжеских церквей, украшавших славный стольный город, стал называть их одну за другой.
С той стороны, где виднелись колокольни и башни, приближались, низко летя над землей, золотистые щурки. Монах сразу разобрал голос этих птиц в зелено-голубом оперении. Они призывали дождь со стороны гор, на гребнях которых уже клубились громады туч. Бормоча понятные одному ему слова, блаженный ускорил шаг, подгоняемый жарким солнцем, и вскоре очутился на извилистых улочках Сучавы. Великий логофэт Тома совсем недавно выстроил себе новые палаты в нижней части города, поблизости от крепости. Около теремов с просторными галереями под широкой драночной стрехой тянулся длинный ряд людских служб — одни для холопов его милости боярина, другие для писцов и дьяков, которые нужны были в канцелярии логофэта. Усадьбу окружал высокий тын. Сводчатые крытые деревянные ворота делились на две части. В одну — более широкую — въезжали боярские колымаги и всадники, в другую входили пешеходы.
Чернец прошмыгнул в людскую, затем на кухню. Слуг в людской оказалось мало. На кухне он задержался ненадолго. Запахи яств не волновали его тщедушной плоти. Повара отдыхали. Боярский пир подходил к концу. Сладкие пироги и печенье уже отнесли в женские покои. Больше всего приготовлено было этих пирогов, ибо сам логофэт был на княжеской трапезе в крепости, а женское сословие, рассуждал Стратоник, ест мало, потому что много говорит. Собравшись в покое роженицы Аглаи, дочери логофэта и боярыни, наверное, обнаружили, что не наелись, и тут же послали слуг за сладкими заедками, коих повара всегда стараются наготовить вдоволь. И теперь женщины без устали грызут всякие сласти.
Когда мужчины собираются на свои советы, женщины едят отдельно. Так давно заведено в молдавской стороне, ибо мужчины молчат. Если и заговорят, так толкуют о своих распрях и государственных тайнах. Оттого-то женщины и собираются всегда отдельно, — надо же им разобрать и обсудить все, что делается на белом свете.
Боярыня Аглая, родившая мужу девятифунтового младенца, высоко возлежала на перинах и улыбалась женщинам, собравшимся вокруг. Между тем кормилица-рабыня убаюкивала ребенка в тенистом уголке, покачивая зыбку. Похожая на широкие санки, зыбка громко стучала полозьями о дощатый пол.
Боярыни, расположившись на стульях и диванах, без умолку переговаривались вполголоса. Младенец дремал, убаюканный покачиванием и нашептанными наговорами. Изредка он вздрагивал, и тогда кормилица-цыганка, наклонившись над ним, давала ему грудь.
В женском собрании восседали старшие женщины семьи логофэта: матушка боярина и его теща. Обе сморщенные и согбенные, они поглядывали украдкой друг на друга столь же враждебно, как и пятьдесят лет назад, в пору княжения Александру-водэ Старого. Жена логофэта давно оставила сей мир «от великого счастья, подаренного ей любимым муженьком», — тайно вздыхала теща логофэта, княгиня Маргита Дэнуцянка. Еще были на том сборище двоюродные сестры, золовки и племянницы — числом двенадцать, а всего со старухами — четырнадцать женщин. Роженица, пригожая, улыбчивая, во цвете лет, была пятнадцатой.
Наряды молдавских боярынь в ту пору были темнее и скромнее ляшских. Именитой боярыне не полагалось выходить простоволосой. И поэтому гостьи носили шелковые повязки, охватывавшие волосы ото лба до ушей и затылка. Самые молодые носили большие серьги — единственное сверкающее украшение. Широкие сборчатые юбки ниспадали до полу. Изредка выглядывал носочек туфельки, — в присутствии мужчины такая вольность была бы просто невозможной. Молдавские боярыни не могли представить себе иных нарядов и иных понятий о приличии, нежели те, что достались в наследство от стародавних времен. Любое новшество предвещало, казалось им, светопреставление, и сурово ими осуждалось. Четыре года шли в Сучаве пересуды о некоей Кандакии, супруге второразрядного боярина, которая щеголяла в ляшских побрякушках. Гнев высокородных боярынь не знал пределов, когда мужчины осмеливались любоваться этой чужеземкой, прибывшей в Верхнюю Молдову чуть ли не с того света, из самого Бырлада. Она тут же была присуждена к самому тяжкому наказанию. Никто не должен был произносить ее имени. Однако рабыни-цыганки тайком шушукались, что самые гордые боярыни примеряют теперь в своих горницах чужеземные уборы, ибо они уверены, что пресловутой красотой своей супруга Кристи Черного обязана лишь искусным нарядам.
Собравшиеся боярыни во всем придерживались старины. И в свадьбах, крестинах, похоронах издревле соблюдались установленные обряды и обычаи — и к ним ничего нельзя были ни прибавить, ни убавить.
Например, непременно полагалось, чтобы вокруг роженицы сидело немалое число боярынь. А ей надлежало возлежать на мягких перинах и быть туго затянутой широким шерстяным поясом. Надлежало ей отведать любое лакомое подношение посетительниц, хвалить его и восторгаться всеми прочими дарами, будь то одежда либо украшения. И внимательно слушать советы старух насчет детских хвороб, которым несть числа. Самая страшная из них — родимчик. Однако наиболее хлопотна для матерей детская болезнь, именуемая плаксой.
— Пришел кособокий инок, — робко подойдя, шепнула кормилица, не смея поднять глаза на славных боярынь. — Благочестивый Стратоник мастер писать молитвы от плаксы.
— Что ж, не худо бы достать молитву от плаксы, — высказала свое мнение княгиня Маргита, поджимая губы. — Покойная родительница твоя не сделала этого, — продолжал она, поворачиваясь к роженице, — и вдоволь наслушалась твоего крика. С двух недель ты начала криком кричать, и весь дом не знал покоя.
Рабыня прошлепала босыми ногами к двери. Повернувшись, она сообщила:
— Инок говорит, что идет прямо из крепости. И сумятица же там была, когда земля затряслась!
Так пусть же отец Стратоник немедля пожалует и поведает боярыням о случившемся в крепости. Там, сказывают, обрушилось что-то, а из недр земных доносился колокольный звон. Да еще, сказывают, серой запахло, прямо дух захватывало. Знать, не к добру все это. Послушаем, что рассказывает чернец. Говори, говори поскорей, отец Стратоник, что там разрушилось и очень ли испугались люди?
— Как тут не испугаться! — признался монах, смиренно кланяясь почтенному собранию. — А что касается молитвы от плаксы, то я могу сейчас же написать ее. Как нарекли младенца?
— Нягу. Только оставь это. Отвечай, что тебя спрашивают.
Боярыни с новым усердием захрустели печеньем.
— Этой молитве, — продолжал монах, словно не слышал ни левым, ни правым ухом, — научил меня один грек. — Сам же он прочитал ее на мраморной плите у гроба господня. Очень пользительная молитва для младенцев: она призывает к ним покой косуль и медведей, волков и птиц, обитающих в глуши лесной, всех тварей, спящих живым сном, и отгоняет покой земли и скал, ибо в нем великая опасность.
— Что же сказал государь? Насчет землетрясения.
— Ничего он не сказал. Только побранил ратников за то, что заробели.
— А бояре?
— Именитые бояре тоже перепугались, не хуже холопов.