Воевода - Дмитрий Евдокимов

   — А как царевичем стал? — полюбопытствовал Шаховской.

   — А очень просто, можно сказать, смехом!

   — Как это?

   — Узнали наши терские казаки, что донские, пристав к царевичу Димитрию, хорошо нажились. Собрались человек триста в поход, избрали атаманом лихого казака Фёдора Нагибу. Стали совет держать, куда податься, чтоб тоже поживиться. Кто предлагает турецкие суда на Куре громить, кто — идти в услужение к шаху казильбашскому. А атаман говорит: «Вот если бы у нас свой царевич был, плыли бы все волжские города хорошо пограбить! Назвали бы его Петром и сказали, что он сын покойного Фёдора Ивановича».

Выдумка казакам понравилась. Стали гадать, кого в царевичи назначить. По возрасту только два годных оказалось — я и Митька, сын астраханского стрельца. Митька отказываться стал, потому как в Москве ни разу не бывал. Ну, а я, когда в Нижнем жил, ездил в Москву и жил там с Рождества до Петрова дни у подьячего Дементия Тимофеева, у церкви Святого Володимера на Садах. Ну, казаки и решили — быть мне царевичем Петром. А дале ты знаешь...

   — Теперь всё, что ты мне рассказал, забудь навеки! — сказал Шаховской. — Слушай меня внимательно и запоминай хорошенько, чтобы потом не путал.

Князь сосредоточенно сморщил лоб, ещё раз продумывая историю про злоключения несчастного царевича, потом торжественно, даже чуть нараспев, как обычно рассказывают сказки, начал:

   — Значит, так: жена царя Фёдора Иоанновича, то есть твоя мама, по имени Ирина, доводилась родной сестрой Борису Годунову и очень его боялась, потому что Борис ещё при Фёдоре метил на царство. Смекаешь? Пришло время ей родить. И родила она сына Петра, то бишь тебя. Но чтоб Борис не извёл младенца-наследника, она подменила тебя девочкою, сказала, будто родила дочь, которая вскоре померла, а тебя отдала на воспитание...

Шаховской поморгал, придумывая, кого бы назвать половчее, и продолжил:

   — ...дьяку Андрею Щелкалову (запоминай) и на попечение князя Мстиславского. Царевич, значит, ты, жил у жены Щелкалова за её собственного сына полтора года, а потом отдали Григорию Васильевичу Годунову, родственнику Бориса, который тоже знал тайну. У него ты жил ещё два года, а потом он отправил тебя в монастырь... Сказывай, что монастырь недалеко от Владимира, на Клязьме, к игумену, который выучил тебя грамоте.

«Царевич» с восторгом смотрел на князя:

   — Складно сказываешь, будто по писаному.

   — Запоминай, запоминай лучше! — с напускной серьёзностью сказал князь, довольный похвалой.

   — Когда, значит, ты грамоте обучился, игумен о том Григорию Васильевичу Годунову отписал. А тот возьми и помре! А родные его сказали: «У сродственника нашего никакого сына не было, не знаем, откуда взялся этот мальчик». И тогда игумен обратился к Борису, и тот приказал прислать тебя к нему. Когда везли, ты от слуг узнал, что тебе грозит что-то недоброе, убежал с дороги и прибился к князю Барятинскому, а уж от него ушёл к донским казакам...

   — К терским, — поправил его «царевич».

   — Ладно, пусть к терским казакам, где ты и объявился своему дяде, государю Димитрию Ивановичу. Государь послал к тебе дьяка Третьякова-Юрлова с грамотой, звал тебя к Москве. Но пока ты шёл в Москву с казаками, бояре учинили заговор. Всё запомнил? Смотри не перепутай. Теперь, раз ты царевич, тебе нужна боярская дума.

   — Ненавижу бояр! — взревел «Пётр». — Димитрий их пожалел, а они его порешили.

   — Димитрий жив! — строго одёрнул его Шаховской.

   — Ну, всё равно, трон отняли. И отец мой боярам мирволил! — войдя в роль, горячился «царевич».

   — Ишь, смышлёный! — порадовался за ученика Шаховской, но тут же поучающе заметил: — Боярин боярину рознь. Если тебе крест целует, такого привечать надо. И дума нужна. Грамоты посылать будешь, как напишешь?

   — Как?

   — «Я, царевич Пётр Фёдорович, и мои думные бояре, князь Шаховской, князь Телятевский, князья Масальские и прочие, приговорили...» Смекаешь?

   — Ладно, тех, кто крест мне целовать будет, буду миловать, — неохотно согласился «царевич».

   — Сейчас обед будет званый в твою честь, — продолжал Шаховской, — я сяду рядом, смотри, как я буду есть, делай так же. Понял? Все должны поверить, что ты истинный царевич.

«Пётр» аж скрипнул зубами с досады, но делать нечего: коль назвался груздем, полезай в кузов. И когда во время обеда при виде внесённого окорока он привычно схватился за нож, чтоб отрезать себе побольше, а Шаховской тут же незаметно пнул его острым сапогом, «царевич» сдержался и послушно ждал, когда слуги положат самый лучший кусок на его блюдо.

На следующий день по приезде в Путивль «Пётр» приказал вывести из тюрьмы всех дворян, пленённых Болотниковым во время похода на Москву и присланных для государева суда. Илейка потребовал, чтобы каждый из заключённых подходил к нему и на коленях целовал крест в знак верности.

Подведённый первым князь Бахтияров, бывший до Шаховского воеводой в Путивле, не только не встал на колени, но напротив — с гневом плюнул в лицо самозванцу. Разъярившийся Илейка под восторженные вопли казаков, собравшихся на площади, приказал разрубить князя на куски на глазах домочадцев, а дочь приказал оттащить в дом, где он остановился, — «на позор, на постелю». Затем настал черёд князей Черкасского, Ростовского, Коркодинова и других знатных узников. Казаки изощрялись в кознях пострашнее — кого прибили гвоздями за руки и за ноги к крепостной стене, а затем расстреливали из пищалей, кого топили во рву, кого резали на части. Игумена Дионисия из путивльского монастыря за то, что объявил «царевича» самозванцем, сбросили с крепостной башни.

Потехи эти казаки сопровождали криками:

   — Это вам за наших товарищей, которых Шуйский, взяв в полон, подло утопил!

Впрочем, не только казнями занимался царевич. Он сформировал большое войско и отрядил его на помощь Болотникову, который из последних сил удерживал Калугу. По иронии судьбы этот отряд возглавил князь Андрей Телятевский, бывший господин Болотникова. На реке Пчельне, в сорока вёрстах от Калуги, их встретил отряд московского воинства, присланный Иваном Шуйским. Его возглавляли Иван Воротынский и предатель Истома Пашков. Узнав о приближении помощи, Иван Болотников внезапно ударил по основным войскам. Вылазка его была настолько ошеломляющей, что войска Шуйского бежали, бросив осадные орудия. Лишь Михаил Скопин-Шуйский сумел вывести свой полк в относительном порядке.

Силы повстанцев объединились. Болотников увёл своих измождённых воинов в Тулу, оставив в Калуге лишь небольшой отряд немецких наёмников. Остался здесь и Конрад Буссов; отправив с Болотниковым своего старшего сына.

Встреча Болотникова с «царевичем» произвела на него безрадостное впечатление. По иерархии, созданной при дворе «Петра», сам прославленный полководец и его атаман Юрий Беззубцев оказались значительно ниже, чем князья Григорий Шаховской и Андрей Телятевский. Отныне те стали главными воеводами, чьи приказы должен был исполнять Болотников. По этой причине провалился поход повстанцев на Москву. Царским воеводам удалось разгромить передовую армию, вышедшую из Тулы, под командованием Андрея Телятевского недалеко от Каширы на речке Восме.

Царское воинство возглавлял князь Андрей Голицын. Ему в помощь были приданы рязанские полки во главе с Борисом Лыковым и Прокопием Ляпуновым, повернувшим своё оружие против недавних товарищей без особых угрызений совести.

...Государь Василий Шуйский выступил из Москвы в Серпухов со всем своим двором и московскими стрельцами за две недели до битвы на Восме. Двигались не торопясь. С двух сторон царской колымаги с копьями наперевес следовали двести стольников. Был среди них и князь Дмитрий Пожарский, вновь нёсший свою службу при государе.

В Серпухове царь поджидал подхода ополченцев со всех уголков подвластной ему территории России. Каждому из подоспевших воинов приказные выдавали месячное жалованье в размере двух рублей.

Узнав о победе Голицына, Василий двинул вперёд к Туле три полка под командованием Михаила Скопина-Шуйского. На реке Воронье произошла новая битва, окончившаяся вновь победой царского воинства.

Свою ставку Шуйский оборудовал в семи вёрстах от Тулы, в селе князя Вельяминова. К тому времени, когда все царские войска были в сборе, они кольцом окружили Тульский острог, простреливая его осадными орудиями с двух сторон.

Однако осаждённые и не думали падать духом, делая в день по три-четыре вылазки против врага. В этих вылазках отличились Болотников и Беззубцев. «Царевич Пётр», а также его близкие бояре отнюдь не стремились лично блеснуть воинским искусством, предпочитая отсиживаться за пиршественным столом.

Заканчивалось лето, а конца осады не было видно. Шуйский приуныл и начал искать предлог вернуться в Москву. Но мешала данная им торжественная клятва не возвращаться без победы. Его отъезд мог стать плохим примером. И так уже, несмотря на строгости, участились случаи самовольного отъезда дворян к своим поместьям.