Воевода - Дмитрий Евдокимов

«Царь» после таких речей приосанился, но всё же спрашивает недоверчиво, действительно ли я раньше его видел. Я, конечно, в обиду: я ведь ещё в Путивле к нему пристал и до самой Москвы дошёл в войске атамана Корелы. А как он казаков от себя отпустил, ушёл на Дон, пока Болотников новую рать не повёл. Тут уж деваться некуда, и он меня «припомнил». «Как же, как же, лицо твоё мне знакомо. Кажись, ты под Кромами отличился!» — «Вот это память!» — ору, а сам тыкаюсь головой в пол.

Вижу, «государь» окончательно успокоился. Вручил я ему письмо Ивана Исаевича, прочитал он его, кивает и говорит, что намерен скоро сам выступить, вот только казаков с Запорожья подождёт да рыцарей из Литвы.

   — Ну и удалось тебе выведать, Иван Мартынович, откуда этот самозванец взялся? — спросил Конрад, осторожно оглянувшись и понизив голос, хоть и находился в собственном доме.

   — Не был бы я Заруцкий! — самодовольно ухмыльнулся казак и снова нарочно опустил длинные усы в чашу. — В этот же день пригласил он меня на пирушку. Питок из него слабый, как захмелел, так всю подноготную мне свою выложил. Значит, так: настоящее имя его, ежели не врёт, Иван. Он был школьным учителем, служил у одного белорусского попа в Шилове. По рождению — московит, но долго прожил в Белоруссии, поэтому одинаково чисто говорит и пишет по-русски и по-польски. Что и говорить, парень знающий, но лиха натерпелся, ходил по бедности даже летом в одном кожухе! Нашли его польские паны, в их числе был и Маховецкий, когда он очутился в Пропойске в тюрьме, куда попал за долги, и предложили ему назваться государем: «Коль согласишься, мы тебя оденем, сделаем богатым, а коль откажешься — сгниёшь в этой камере!» Ну, что было делать бедному Ивану? Он и согласился. Паны его отправили не в Путивль, где все знали прежнего государя, а в Стародуб и подготовили воеводу, чтобы он «поверил» в царя. Однако хоть и сошло всё вроде бы гладко, Иван всё время боялся, что кто-нибудь его разоблачит. То, что я, как посланец Болотникова, его «признал», придало ему уверенности, — не без самодовольства закончил Заруцкий.

   — Так, значит, ты, Иван Мартынович, действительно приближен к государю? — вкрадчиво поинтересовался Конрад.

   — Ближе некуда! Полякам он не доверяет, а Рожинского боится, с удовольствием бы от него избавился, но без поляков Москвы нам не видать как своих ушей! Уж на что Иван Исаевич великий воин был, а с боярством не совладал...

   — А ты не мог бы свести меня с государем?

   — Отчего же? Обязательно сведу. Тем более что и ты ему нужен.

   — Как это? — удивился Буссов. — Воин я уже не тот...

   — Воинов у него без тебя хватает. Но ты всё время был при дворе прежнего государя, хорошо Москву знаешь, дворцовые обычаи.

«Царик», оповещённый Заруцким о Буссове, принял немца как нельзя милостиво, поблагодарил его во всеуслышанье за преждевременное предупреждение, которое позволило ему спастись от мечей злодеев-бояр. Был он так искренен в своих излияниях, что даже поляки переглянулись: а вдруг их «царик» ну если не сам царь, так человек, живший во дворце? Ведь в подлинности этого толстого рыжего немца сомневаться не приходилось.

   — Проси, старый солдат, у меня всё, что пожелаешь! — произнёс «государь».

Буссов растрогался, войдя в роль, и прослезился:

   — Мне ничего не надо, ваше величество, кроме вашей благодарности. Но прошу за сына. Мой мальчик храбро сражался под вашими знамёнами и был пленён в Туле вместе с Иваном Исаевичем Болотниковым. Сейчас он вместе с другими пленными солдатами по указу Шуйского размещён в Немецкой слободе. Как будете в Москве, прошу вас: приблизьте его к себе. На него можно положиться — он всегда верен долгу, весь в меня!

«Царик» после аудиенции отпустил придворных, оставив Заруцкого и Буссова. Не имея больше нужды притворяться, он живо расспрашивал немца о своей прошлой придворной жизни: как любил одеваться Димитрий Иванович, какие имел привычки, что ел. Он старательно запоминал имена ближних бояр, пытался представить расположение комнат во дворце. Несколько часов длилась эта беседа, оба расстались довольные друг другом. «Царь» почувствовал себя увереннее в роли будущего московского правителя, а Конрад — спокойнее за судьбу сына, а значит, и за свою собственную.

От Коломны Рожинский повёл войско к Можайску, на Смоленскую дорогу. Скопину-Шуйскому пришлось с южного направления отступить к Москве, тем более что он обнаружил измену среди воевод. Они подговаривали стрельцов при встрече с самозванцем перейти на его сторону. По приказу Скопина были схвачены князья Иван Катырев, Юрий Трубецкой и Иван Троекуров и их сообщники. По возвращении войска в Москву царь Василий приговорил князей к ссылке, а менее знатных заговорщиков велел казнить.

Можайск, против ожидания поляков, не спешил открыть свои ворота. Жители укрылись в монастыре Святого Николая, где имелся небольшой острог. Однако с соседнего холма можно было видеть внутренний двор монастыря. Рожинский, не раздумывая, приказал открыть огонь из пушек, отнятых у Дмитрия Шуйского под Волховом. Из-за скученности осаждённых появилось много раненых и убитых, и можайцы поспешили сдаться на милость победителей. «Царик» въехал в монастырь и поклонился чудотворному образу Святого Николая.

После Можайска армия самозванца двинулась прямо к Москве. Под Звенигородом польским гусарам, бывшим в авангарде, встретился их соотечественник Пётр Борковский, из свиты польских послов. Он потребовал собрать коло, где передал требование королевских послов немедленно вернуться домой, так как Шуйский подписал предложенный послами договор о перемирии между двумя державами. Ответ держал гетман Рожинский:

— То, что здесь сказал нам Борковский, это он сказал по принуждению Москвы, чтобы вызволить послов. А мы коли сюда зашли, так уж ничьих приказаний не слушаем, только на помощь Божию надеемся и не оставим своего правителя, пока не посадим на престол того, с кем пришли!

Под радостные вопли жолнеров, ещё недавно воевавших с самим Сигизмундом, пришлось посланцу королевских представителей повернуть коня вспять...

...Осознав серьёзность положения, царь Василий действительно при переговорах с польскими послами стал значительно сговорчивее. Бояре от имени Шуйского давали одно обязательство за другим: незамедлительно отпустить прежних королевских послов; из Ярославля вернуть в Москву воеводу Мнишека с детьми и двором и не чинить им препятствия уехать вместе с послами; освободить всех остальных знатных поляков, разосланных по городам. С большой неохотой Шуйский всё же вернул ларь с драгоценностями сестры Сигизмунда Анны, привезённый для продажи Димитрию незадачливым паном Станиславом Немоевским. Шуйский уступил и в самом главном — сроках перемирия. Вместо двадцати лет срок был определён в три года и одиннадцать месяцев.

Но все эти уступки запоздали: уже никакие подписанные грамоты и увещевания не могли остановить польское войско, движущееся к Москве под знаменем самозванца. 1 июня Рожинский и его доблестные рыцари увидели купола московских церквей. Несколько дней, словно стервятники, они кружили вокруг города в поисках удобного места для лагеря. Сначала было выбрали село Тайнинское, но сообразили, что московские отряды будут перехватывать продовольственные обозы, идущие к армии самозванца с юга. Подошли к Тверским воротам, но здесь их встретил заслон царских войск. Пробившись сквозь него, вышли к Тушину, где и решено было поставить лагерь между Москвой-рекой и рекой Всходней.

Здесь их нашли новые посланники. Это были приближённые Димитрия, отпущенные Шуйским на волю, — Домарацкий и Бучинский. Они вновь пытались уговорить соотечественников повернуть коней, утверждая, что их ведёт самозванец.

— Это хитрость московская, — закричало коло, — нечего этому верить! Нет! Не выйдем отсюда, пока не посадим на престол Димитрия.

Польские лазутчики донесли, что боярское войско под командованием Михаила Скопина и Ивана Романова вышло им навстречу и поджидает их на реке Ходынке. Сам царь Василий со всем своим двором расположился сзади, на Ваганьковском поле.

Рожинский решил напасть внезапно и выступил из лагеря скрытно, ночью 4 июня. Москвичи не ждали нападения, тем более что надеялись на мирный исход переговоров с польскими посланниками.

Незаметно обойдя лагерь, где беспечно спали воины основного полка, гусары захватили обоз и напали с тыла. Воспользовавшись паникой, слуги, следовавшие за своими панами, как саранча набросились на телеги, грабя всё мало-мальски ценное.

Напрасно Скопин метался на лошади, пытаясь организовать отпор неприятелю. Кое-как отбиваясь от поляков, как от назойливых мух, воины отступали к Москве. Если бы Рожинский в этот момент ввёл свежую кавалерию, вероятно, русские обратились бы в панику и поляки на их плечах ворвались бы в Москву.