Воевода - Дмитрий Евдокимов

Но неожиданно со стороны Ваганьковского поля навстречу полякам лавой выкатился отряд тяжёлой русской кавалерии. Плечом к плечу, выставив вперёд пики, двигались всадники неторопливой рысцой, сминая выскакивавших на них гусар. Вёл отряд князь Дмитрий Пожарский. Он, пожалуй, один не растерялся в ставке государя, когда посреди ночи началась пальба, раздался воинственный клич польских гусар: «К бою, к бою!» — а в ответ послышались растерянные вопли русских, стоны раненых, вспыхнули жарким пламенем шалаши в основном лагере.

Он подскакал к царской колымаге, куда, уже не думая о церемониях, юрко влез Василий Иванович.

   — Разреши, государь, повести стольников на поляков. Спасать надо Скопина.

Василий Иванович растерянно шмыгнул глазами туда-сюда в поисках брата Дмитрия, долженствующего командовать царским войском, но того и след простыл.

«Хоть на время, может, задержит поляков, пока я в Кремле запрусь!» — смекнул государь.

   — Давай, князь! Повелеваю, чтоб тебе все подчинялись.

Пожарский, выхватив саблю, именем государя собрал подле себя всех, кто умел сидеть в седле. Выстроив отряд, предупредил артиллеристов, стоявших у пушек:

   — Ежели нас отбросят, стрелять без команды. Мы по сторонам растечёмся!

И зычно выкрикнул всадникам, указывая саблей:

   — Вперёд! Не посрамим Москвы!

С раскатистым «Ур-ра!» отряд двинулся вперёд. Спустившись с косогора, он, как большой каток, начал сминать всадников в голубых плащах. Скопину тоже наконец удалось собрать растерявшихся было воинов, и он атаковал с другой стороны. Попав в клещи, на этот раз запаниковали гусары. Они отчаянно пришпоривали своих уже усталых лошадей, не помышляя больше о сражении, а стараясь лишь как бы побыстрее выбраться из этого ада.

Наутро вернулся в свою ставку государь и ближние бояре. Шуйский поманил к себе пальцем Пожарского, ещё не оставившего коня:

   — Молодец! Хвалю! Мне бы побольше таких верных воинов! — При этих словах Шуйский насмешливо покосился на брата.

Тот насупился, но сказать было нечего.

   — Ты заслужил нашу милость! — продолжил царь Василий и остановил властным жестом встрепенувшегося было, чтобы возразить, князя. — Знаю, ты горд, как и весь ваш род! — снять усмехнулся Шуйский. — Горд, но не богат! Верно?

Пожарский опустил голову, ему было неприятно лишнее напоминание о собственной бедности.

   — Дарую тебе поместье из нашего удела за верную службу! Ну как, доволен?

   — Сердечно благодарю, царь-батюшка, за жалование...

Шуйский, уловив в ответе Дмитрия какую-то недоговорённость, ободрил его:

   — Ну, говори, что ещё хочешь? Сегодня ты заслужил...

   — Я — воин, государь! Хочу в войска, вот под его руку! — и Пожарский кивнул в сторону Скопина, стоявшего неподалёку от государя.

Молодой Скопин-Шуйский заулыбался:

   — Возьму с благодарностью! Пожарский — опытный боец, давно заслужил чин воеводы! Сегодня он меня от позора спас!

«Ох, непрост этот Пожарский, ох, непрост! Не зря мне Борька Лыков против него всё нашёптывал. Только его дружбы со Скопиным мне не хватало!» — такие короткие злые мысли мелькали в голове Шуйского-младшего.

Выражение насупленности на его лице вдруг сменилось кривоватой улыбочкой. Он произнёс вкрадчиво:

   — Ну зачем же тебе, князь, идти к кому-то под руку? Ты и своего дела достоин. Подожди немного, определим тебе место!

Шуйский кивнул, соглашаясь. Он, всю жизнь будучи царедворцем, не мог понять желания Пожарского оставить двор, чтобы рисковать жизнью в битвах. Поэтому лишь произнёс:

   — Да, да, подожди маленько! Боевых забот у нас на всех хватит, чует моё сердце!

Пожарский вернулся к своим стольникам, стоявшим поодаль и придерживающим коней. Кто-то сердечно начал поздравлять князя, а кто-то не скрывал завистливых усмешек. Один из завистников, князь Дмитрий Трубецкой, выкрикнул, надеясь вызвать всеобщий смех:

   — С прибытком тебя, Хромой. А то ведь невелика твоя вотчина, всего три кола, три двора!

Он намекал на скудость родового поместья Пожарского в Мугрееве, где главная деревня вотчины носила красноречивое название «Три дворища».

Кто-то из приятелей Трубецкого хихикнул, но Дмитрий, хоть и накалился гневом, виду не подал, только взглянул на Трубецкого так, будто видит его сегодня впервые:

   — А, это ты, Трубецкой. Передай мои вины своей лошади, князь. Прошу у неё нижайшего прощения!

   — Что так? — удивился стоявший рядом с Трубецким его приятель Черкасский.

   — Ночью, когда на поляков шли, я её нагайкой огрел. Мне показалось, что она назад заворачивает...

И после паузы добавил:

   — Видать, надо было не лошадь, а хозяина нагайкой попотчевать!

Теперь действительно раздался взрыв хохота. Трубецкой в ярости схватился за нагайку. Пожарский, спокойно улыбаясь, ждал. Однако тот, окинув взглядом широкоплечего князя и поглядев на внушительный кулак, которым Пожарский запросто оглоушивал быка, изрядно поостыл и, бормоча сквозь зубы ругательства, отошёл в сторону.

— Спасибо, товарищи, за удальство! — сказал Пожарский, обращаясь ко всем стольникам. — Сегодня мы доказали, что можем не только стены во дворце подпирать!

«Князь Дмитрий Михайлович, будучи на Москве в осаде, против врагов стоял крепко и мужественно и к царю Василию и к Московскому государству многую службу и дородство показал, голод и во всём оскудение и всякую осадную нужду терпел многое время, а на воровскую прелесть и смуту ни на которую не покусился, стоял в твёрдости разума своего крепко и непоколебимо безо всякия шатости».

Из жалованной грамоты царя Василия.

Горестное известие получил Конрад Буссов из Москвы: Шуйский, видя, что никакие посулы не останавливают поляков в их желании захватить столицу, учинил новую расправу над пленными бунтовщиками. В далёком Каргополе был утоплен слепой богатырь Иван Исаевич Болотников, умертвлён был Фёдор Наливайко, та же участь постигла прочих казацких атаманов. Не миновала кара и воинов-чужеземцев. По приказу государя из Немецкой слободы их, скованных цепями, отправили в страшную Сибирь, где их ждала неминуемая смерть от отсутствия хлеба и лютых морозов. То, что в Сибирь был отправлен предатель Фридрих Фидлер, это Буссов посчитал закономерной Божьей карой, но ведь в числе закованных в цепи был и его сын Конрад!

Обезумевший от горя отец, не раздумывая, оставил насиженное гнездо под Калугой и отправился в Тушино умолять «царика», чтоб тот, ведя переговоры с Шуйским, помог бы вызволить из плена его сына. Ведь обещал же Шуйский отпустить из ссылки знатных поляков! Вскоре Тушинский лагерь предстал изумлённому взору ландскнехта. Поселение это было сущий вертеп, по определению Буссова.

Наверху, на косогоре, стояла свежесрубленная большая изба, долженствующая играть роль дворца «царика». Вокруг избы плотно, так что и не пройти незамеченным, стояли роскошные шатры польских военачальников. Рядом — шатры знатных воинов, тех, кто побогаче, ниже — шалаши на десять и более человек, где ютились рядовые жолнеры и казаки, с навесами для лошадей. А в самом низу, по берегу Москвы-реки разместился торг, при виде которого Буссову и пришло сравнение с вертепом. Несколько тысяч человек месили грязь по колено, предлагая и покупая разнообразный товар. Конрад, распихивая крупом коня толпу, с удивлением посматривал по сторонам. Гусары и казаки, а также слуги тех, кто побогаче, сбывали то, что награбили в окрестных сёлах: поношенную одежду, посуду, ткани. Московские торговцы предлагали в обмен оружие, порох, водку. Визжали поросята, клохтали подвешенные за лапки куры и индюки. Толкались здесь и московские девки с бирюзовыми колечками во рту. «Жрицы любви» беззастенчиво показывали прохожим свои прелести. По прикидке ошалевшего Буссова, их было здесь не менее тысячи. Но и такого количества, судя по всему, воинам-«освободителям» было мало. Поднимаясь наверх по холму, Буссов слышал, как из каждого шалаша доносились женский визг и пьяное рокотание. Рядом с шалашами стояли понурые русские мужики. Оказывается, это были мужья и отцы, пришедшие выкупать похищенных у них жён и дочерей. Насытившийся похититель наконец выползал из шалаша и начинал пьяный торг. Получив требуемые деньги или что-либо взамен, он выводил из шалаша за руку жертву, прикрывающуюся от стыда платком. Однако, как выяснил из расспросов мужиков Буссов, получив выкуп, жолнер мог вернуться за понравившейся ему женщиной, чтобы снова её похитить, а потом снова возвратить за выкуп. Бывало и другое — похищенной мог настолько понравиться похититель, что она сама убегала из дома в Тушинский лагерь. А главное, все воины и даже стражники, окружавшие шатры и «дворец», были пьяны. Был пьян и сам «царик», и всё его русское окружение.