Две невесты Петра II - Софья Бородицкая

   — Так-то лучше.

   — Но ты не сказал, как сюда-то попал?

   — Сюда? — повторил, словно удивляясь, Фёдор. — Да я представился, что я вашей семьи старинный духовник, что тебя крестил, что желаю наставить грешников на путь спасения.

Лишь сейчас князь Иван увидел, что Фёдор был в духовном облачении.

   — Только зря всё же ты стараешься, — обречённо проговорил он.

   — Никто не может знать волю Господа, может, ещё и помилует государыня всех несчастных, одумается.

Князь Иван ничего не ответил: впал то ли в забытье, то ли в задумчивость.

   — Ну ладно, князь, я пойду, а ты на-ка вот, почитай. — И Фёдор протянул ему небольшую потрёпанную книжицу — Библию.

Через несколько дней после посещения Фёдора князь Иван почувствовал себя много лучше. То ли притирания облегчили его страдания, то ли потому что в последнее время его оставили в покое и не водили в пыточную, словно забыли о нём, а может быть и оттого, что после ухода Фёдора он не отрываясь читал и перечитывал с детства знакомые слова Евангелия.

Он уже несколько раз прочёл всё о жизни Спасителя, а рука сама собой листала потрёпанные странички, останавливаясь на последних мгновениях жизни Иисуса. Особенно почему-то тронул его 24-й стих из 27-й главы святого благовествования от Матфея:

«...Пилат, видя, что ничто не помогает, но смятение увеличивается, взял воды и умыл руки пред народом, и сказал: невиновен я в крови праведника сего; смотрите вы».

Читая эти строки, князь Иван думал о своих страданиях. И он, казалось ему, страдает безвинно, и его судьи неправедные тоже, умыв руки, предадут смерти, чтобы потом во веки веков не забылись имена его мучителей. Однако эти гордые мысли скоро сменились скорбной жалостью к тому, кто стойко вытерпел всё предназначенное ему.

В день казни, 8 ноября 1739 года, была холодная осенняя погода с резким ветром, низкими серыми тучами, из которых принимался идти дождь вперемешку со снегом.

Недалеко от Новгорода на Скудельском кладбище для бедных был возведён эшафот. Всех осуждённых привезли на место казни, и вблизи эшафота расположили под строгим караулом множество солдат.

Казнь началась с битья кнутом, к чему были приговорены братья князя Ивана, затем наступил черёд казни его дядей. Князь Сергей Григорьевич поднимался на эшафот, спотыкаясь, согнувшись, опустив голову. Казалось, он никого не видел и ничего не слышал. На небольшой площади вокруг эшафота стояла мёртвая тишина. Серый осенний рассвет уже высветил отдельные предметы. Было видно, как по лицу князя, заросшему седой, давно небритой щетиной, текли слёзы. Он сам положил голову на плаху, не проронив ни слова. Брат его, Иван Григорьевич, вёл себя более стойко, шёл сам, отстранив солдата, который пытался помочь ему взойти на эшафот по крутым ступеням.

Миг — и его голова, склонённая к плахе, скатилась вниз.

Глядя на казнь родных, Иван молился, чтобы Господь дал им силы до конца испить свою чашу.

Старый князь Василий Лукич, несмотря на преклонные лета, держался прямо, не склонил своей всё ещё красивой головы. Заметив князя Ивана, кивнул ему, громко сказал:

   — Прощай, Ванюша, скоро свидимся.

На конец была оставлена самая тяжёлая казнь — казнь князя Ивана. Но палачи, их помощники, солдаты, священники, ожидавшие увидеть его робость, страх, смятение, поразились стойкости этого некогда разудалого молодого человека. И пока его привязывали к страшному колесу, пока готовилась эта жестокая казнь, он не переставал громко молиться, бесконечно повторяя слова:

   — Благодарю тя, Господи, что сподобил мя познать тя.

Тела казнённых были положены в два гроба, по двое в каждом гробу, и зарыты там же, на бедном Скудельском кладбище, что вблизи Великого Новгорода.

Для оставшихся в живых семейства Долгоруких избавление пришло с восшествием на престол дочери Петра Великого — Елизаветы Петровны. Никогда не забывая о несчастных, она велела тут же освободить всех, разрешив им вернуться в столицу.

Жена князя Ивана Наталья Борисовна вернулась в Петербург с двумя маленькими сыновьями, младший из которых родился уже после того, как князя Ивана увезли в Тобольск.

Может быть, те сильные волнения, что пережила тогда Наталья Борисовна, сказались и на здоровье младенца: он рос хилым, слабым и не совсем разумным.

Среди глухих лесов в Горицком монастыре проводила свои дни в полном одиночестве княжна Екатерина Долгорукая, для которой единственной отрадой оставались её воспоминания да обручальное кольцо, подаренное ей её женихом. До этого кольца она никому не разрешала дотрагиваться. Даже в тот злой день, когда в Тобольске их вели в острог, а по краям дороги стояла глазеющая и ничего не понимающая толпа, она громко ответила Тишину, который, подойдя к ней, сказал:

   — Княжна, кольцо это надобно снять, и лучше сейчас:

   — Никогда ты не дотронешься до него. Только отрубив мою руку, ты получишь это кольцо.

Княжна Катерина потом часто вспоминала его ненавистное лицо, перекошенное от злости. И позже, поворачивая кольцо на пальце, она забывала о тёмной сырой келье, о холоде и голоде, о злой настоятельнице монастыря, донимавшей её своими придирками. Кто они для неё? Грязь, земля под стоптанными каблуками её башмаков.

Приехавшая за ней императорская карета повергла всех обитателей монастыря в испуг. Боялись мести княжны за своё глумление над ней.

Она же, сев в карету, кивнула всем, если не милостиво, то и без злобы. Она ехала к новой жизни, а они? Они оставались тем, чем были, — пылью под её каблуками.

Глава 13

В Петербурге княжна Катерина поселилась у родственников своей золовки, в богатом доме её брата Петра Борисовича Шереметева.

Первое время своего пребывания в этом неизвестном ей городе она нигде не бывала, редко выходила из дома, мало с кем виделась. Она часто возилась с детьми казнённого брата — маленьким, болезненным Дмитрием и старшим Михаилом, очень похожим лицом на убиенного князя.

Княжна Катерина понимала, что рано или поздно она должна будет встретиться со своей избавительницей, с новой государыней, с тёткой её жениха, с той, в которую когда-то был по-юношески влюблён её жених — государь Пётр II.

Как могла, она старалась отдалить момент этой встречи, понимая, что сегодня все будут сравнивать её с императрицей Елизаветой Петровной и сравнение будет не в её пользу.

Не появляясь при дворе государыни, княжна Катерина просила извинить её по нездоровью, но время шло и откладывать эту встречу дальше становилось уже невозможно. Перебрав все свои ещё сохранившиеся платья, она выбрала то, что сама любила более всего, то, в котором она в последний раз танцевала с графом Мелиссимо на балу во дворце.

Елизавета встретила её дружески, как давнюю хорошую знакомую. Склонившуюся перед ней в низком поклоне княжну подняла, крепко обняла и расцеловала. Немного отстранясь, внимательно, как в неизвестное, всматривалась в лицо княжны, ища и не находя в нём памятные черты черноглазой красавицы. Пожалуй, лишь большие глаза, от тёмных кругов под ними казавшиеся ещё больше, остались прежними, да чудесные волосы, уложенные вокруг головы, напоминали о былой гордой красавице княжне.

Княжна Катерина, смущённая столь пристальным взглядом государыни, молчала, не решаясь первой начать разговор.

— Княжна Катерина! — воскликнула Елизавета. — Рада, очень рада тебя видеть. Как ты? Отдохнула немного? — быстро говорила государыня, явно стараясь приободрить поникшую княжну.

А та вдруг внезапно вспомнила, как много лет тому назад она, княжна, была в фаворе, едва не государыня, и эта вот сверкающая красотой и нарядом, почти незнакомая ей женщина почтительно склонялась перед нею, целуя её руку в знак почтения после обручения княжны с Петром II.

   — Господи, Господи, — проговорила Елизавета, — ты, княжна, не печалься. Всё ещё случится в твоей жизни, отдохни ещё немного, потолстей. — Улыбаясь, она обняла княжну за худенькие плечи. — Да ты тут у нас быстро отойдёшь, мы тебе скучать не дадим. Мы тебя ещё и замуж выдадим.

   — Так уж сразу и замуж, — смутилась княжна Катерина.

   — А что? Разве ты уже в старухи записалась?

   — Нет, почему в старухи, — улыбнулась княжна, — но замуж...

   — Да-да, замуж, замуж, — весело повторила государыня, увлекая княжну за собой туда, откуда раздавались весёлые молодые голоса.

Вечером, оставшись одна, Елизавета Петровна долго не могла успокоиться: не могла забыть свидание с княжной Долгорукой, которая произвела на неё ужасное впечатление. Ей стоило большого труда скрыть своё изумление и даже испуг при появлении княжны. Куда девалась её яркая красота, румянец её белоснежного лица? Только и осталась в ней эта осанка, такая же гордая, уверенная: княжна не согнулась от невзгод.