Две невесты Петра II - Софья Бородицкая

Наталья Борисовна молчала, глотая слёзы, помогала мужу раздеться. Ложась в постель, он тут же засыпал, а иногда, глядя на то, как она возится с ребёнком, принимался бранить её за то, что совсем не заботится о нём, своём муже, а занята лишь дитём, которое и унять-то не может и от плача которого ему вовсе нет покоя.

Однажды, когда Наталья Борисовна была в своём сарайчике, вошла её младшая золовка и, смеясь, сказала:

   — Пошла б поглядела, чем твой муженёк занят.

   — Занят? — переспросила княгиня Наталья, думая в то время совсем о другом.

   — Сходи, сходи, погляди!

   — Куда это прикажешь мне идти? — заподозрив что-то неладное, спросила Наталья Борисовна.

   — Да тут недалеко. Дойди до старой бани, а там сама увидишь.

   — До бани? — снова переспросила Наталья Борисовна.

   — До бани, до бани, — смеясь, ответила золовка и убежала.

«Зачем это мне надобно в баню идти?» — отрешённо подумала молодая княгиня, но вспомнила ехидный смешок золовки, и какое-то недоброе подозрение закралось ей в сердце.

Наскоро уложив заснувшего младенца, она выбежала из сарайчика и направилась по заросшей крапивой тропинке к старой бане, которую из-за ветхости уже давно не топили.

Подойдя близко к прикрытой покосившейся двери, Наталья Борисовна услышала голоса. Прислушавшись, узнала голос мужа и его смех. Другой голос, женский, был ей незнаком. И тут, не думая ни о чём, она сильным рывком отворила дверь и застыла на пороге.

В полутёмной, прокопчённой от дыма бане она увидела своего мужа. Он лежал на широкой лавке на боку, подперев голову согнутой в локте рукой, и смеялся. Заметив жену, умолк. Лицо его в один миг изменилось. В стоявшей перед ним на коленях женщине Наталья Борисовна узнала ту самую Агафью, которую князь Иван приводил к ней в кормилицы.

   — Ну что смотришь? — прямо в лицо ей засмеялась Агафья. — Не всё тебе одной такой красотой владеть, — сказала она, обнимая князя.

Тот встал, отшвырнув её в сторону, но Наталья, не ожидая, что будет дальше, выбежала из полутёмной бани, не заметив даже, что чуть не столкнулась с золовкой, той, что рассказала ей о бане.

Прибежав домой, княгиня схватила спящего младенца, прижала к себе и заметалась с ним по сарайчику, не зная, что делать.

Князь Иван вернулся почти сразу же. Безмолвно стал перед женой на колени, обнял их, прижался к ним лицом, говоря невнятно:

   — Прости ты меня, Натальюшка, прости окаянного. Это всё хмель, да баба эта меня совсем доняла.

Наталья Борисовна, окаменев, молчала: не было ни чувств, ни мыслей, ни желаний.

Заплакал ребёнок, она словно очнулась, высвободилась из рук мужа, начала кружить по маленькой комнатушке, беспрестанно убаюкивая малыша. Он затих. Князь Иван, подойдя к ней, осторожно взял уснувшего сына на руки, уложил его в колыбельку. Потом подошёл к жене, крепко обнял её и заплакал. Его тёплые обильные слёзы текли по её лицу. Жалость, нестерпимая жалость к этому несчастному человеку, её любимому мужу, захлестнула её. Она обняла его, заплакала сама, и так стояли они, обнявшись и плача. И уже неясно было, его это или её слёзы текли по их страдающим лицам.

Так прошло несколько лет. В Петербурге страсти вокруг семьи Долгоруких не утихали, и для этого были причины. Прежде всего из Берёзова до столицы доходили всякие слухи, изменённые расстоянием и временем до неузнаваемости. Было известно о том, что начальство острога слишком мягко относится к заключённым, отчего князь Иван ведёт разгульную жизнь, проводя дни в пьянстве и гульбе. Его сестрица — «разрушенная невеста», как презрительно называла её государыня Анна Иоанновна, — недалеко ушла от братца, вступив в недостойную связь с каким-то чиновником из Тобольска. А всё дело было в том, что княжна Катерина имела несчастье действительно понравиться мелкому чиновнику, который, пользуясь её зависимым положением, сделал ей недостойное предложение. Добро бы он просил её любви как милости, а то так прямо и заявил, что, дескать, поскольку она в ссылке, в опале, в его полной власти, следовательно нечего ей привередничать.

Возмутившись, княжна Катерина несколько раз хлёстко ударила его по лицу. От неожиданности он хотел было её тоже ударить, но княжна, поймав его руку, отшвырнула её от себя, говоря:

   — Свет надо почитать и во тьме, не забывай, кто я, а кто ты!

Взбешённый чиновник прохрипел:

   — Не забуду, не забуду, но и ты, княжна, меня ещё не раз вспомнишь.

В тот же день возмущённая княжна Катерина рассказала обо всём брату. Услышав рассказ сестры, князь Иван поклялся отомстить наглецу, что скоро и исполнил: подговорил нескольких человек, и они ночью, подкараулив незадачливого искателя любовных утех, избили его. Тот, не разглядев избивших его, решил, что это дело рук князя Ивана и он не оставит его без наказания.

Такие и подобные им слухи, доходя до Петербурга, побуждали недругов фамилии Долгоруких к новым розыскам, что скоро и было исполнено. Требовались лишь новые данные о преступной деятельности князя Ивана и его родных. Эти сведения должны были быть получены любым путём, для того чтобы окончательно разделаться с Долгорукими.

И такой путь был изыскан. Избитый чиновник, приехав в Тобольск, пожаловался начальству на опальных ссыльных в Берёзове.

   — Так и отхлестала тебя по щекам? — улыбаясь, переспросил чиновника его начальник капитан Ушаков.

   — Да, ваше благородие, так и влепила две здоровые оплеухи...

   — А ты вот что, Тишин, — продолжая улыбаться и прерывая чиновника, сказал Ушаков, — бери-ка бумаги побольше да садись-ка писать мне докладную записку по всей форме.

   — О чём записка, ваше благородие? О том, что эта самая зловредная баба меня по морде отлупила?

— Ну зачем же об этом, — всё ещё улыбаясь, возразил Ушаков. — О том, что бабы мужиков лупят, знать никому не должно. Это лишь нам с тобой известно.

   — Тогда о чём же писать стану?

   — А разве не о чем?

   — Не знаю, — растерянно произнёс Тишин.

   — Но ведь ты у них частенько бывал.

   — Ну бывал.

   — Небось многое слышал.

   — Слыхал, как не слыхать. Только, ваше благородие, станешь ли о том писать?

   — Это о чём же? — насторожился Ушаков.

   — Да так, разное там болтали.

   — О чём же болтали? — уже нетерпеливо допытывался Ушаков. — Какой ты, Тишин, право, всё из тебя тянуть надо! Так о чём же там шла речь?

   — Ну, например, о том, что у князя Ивана схоронена картина, где коронация покойного государя Петра II нарисована и там сам князь Иван рядом с государем.

   — Сам видал картину? — волнуясь, спросил Ушаков.

Он встал и подошёл близко к Тишину.

   — Нет, сам не видал.

   — Что ж ты, братец, оплошал так? Может, та картина в раме дорогой, а им не положено ничего дорогого иметь. Хоть сказали, где спрятана картина? — сердясь на простоватость чиновника, спросил Ушаков.

   — Не сказывали, да я и не допытывался.

   — Да где уж там дознаться о деле, когда у тебя, Тишин, одни бабы на уме, — погрозил ему пальцем Ушаков. — Чего ещё о них слыхал?

   — Да вот ещё вроде как у брата князя Ивана — то ли Николая, то ли Александра — спрятана книга одна.

   — Что за книга? — вновь насторожился Ушаков.

   — Особая какая-то. Из Киева им вроде бы прислана.

   — Сейчас прислана? — уточнил капитан, боясь, что ссыльные нарушают строгий запрет Петербурга на всякую переписку.

   — Нет, что вы, ваше благородие, как можно сейчас? Сейчас у них ни клочка бумаги, ни чернил нет.

   — Хорошо, хорошо, — перебил его Ушаков. — Так что за книга у них спрятана?

   — А такая книга, — понизив голос до таинственного шёпота, продолжал Тишин, — что в ней всё-всё про княжну Катерину описано.

   — Что описано? Да говори ты, Тишин, толково!

   — Ну про то, как обручалась она с государем Петром Алексеевичем, что он ей говорил, что дарил.

   — Видал книгу?

   — Нет, ваше благородие, я ведь до книг не большой охотник.

   — Экий ты, Тишин, бестолковый, что надо, того и не узнал, — в задумчивости произнёс капитан, снова садясь на своё место у стола.

Несколько минут он внимательно и молча смотрел на струхнувшего Тишина и наконец сказал:

   — Ну да ладно, видал — не видал, какая разница, но слыхал ведь о том?

   — Это о чём же, ваше благородие?

   — Да о картине этой самой да о книге; — нетерпеливо повторил Ушаков.

   — Ах, об этом! Об этом сам слыхал.

   — Ну и прекрасно. Тогда вот что, Тишин: иди-ка ты домой, садись там и опиши мне всё, что рассказал.

   — Об оплеухе тоже?

   — Ну о ней мы писать не станем, — улыбнулся Ушаков, — а вот о том, как ты с князем Иваном пьянствовал в городе, да по девкам вместе шастали, — об этом пиши, — приказал он.