медведица,или легенда о Черном Янгаре - карина

   Ступени к трону круты.

   И падать будет высоко.

   Вилхо кряхтит и ерзает, вжимаясь в спинку кресла. И Янгхаар останавливается в трех шагах от вершины. Он склоняет голову. Взгляд упирается в носки сапог.

   - Позволь поздравить тебя с женитьбой.

   Резной ларец опускается к ногам кёнига. И в тусклых глазах мелькает страх.

   Дрожит невидимая тетива.

   И беззвучно падает игла из пальцев Пиркко.

   Неужели птичка думала, что Янгхаар Каапо настолько глуп, чтобы поверить ей?

   В ларце - фигурка оленя, вырезанная из цельного солнечного камня. И Янгар ставит ее на свою ладонь, поднимает, чтобы видели все, особенно те, кто держат его на прицеле.

   - Мы... благодарны, - кёниг смотрит не на оленя, который вырезан столь мастерски, что кажется живым. Вот-вот запрокинет он голову, увенчанную короной рогов, и заревет, вызывая на поединок.

   - Прими также мои извинения. Мне искренне жаль, что я не смог разделить с тобой радость в дни свадебного пира, мой кёниг.

   Вторая шкатулка.

   И снова оживает стрела, готовая сорваться в полет, ударить в спину, обрывая дыхание. И бледные ладони Вилхо цепляются в подлокотники трона.

   - Я был там, куда не доходят вести...

   В шкатулке - золотая птица, крылья которой украшены сапфирами.

   - Мы... - Вилхо взмахом руки обрывает речь. - Мы тебя прощаем.

   - Что ж, в таком случае я счастлив безмерно.

   - И мы помним, - чуть громче произнес кёниг, приподнимаясь на троне. - Помним, сколь верно служил нам Янгхаар Каапо. А потому желаем наградить тебя. Проси.

   Вновь тишина. И сталь клинка прилипла к коже.

   - Мне не о чем просить тебя, мой кёниг, - Янгхаар кланяется, пряча улыбку.

   ...этот толстый человек не виновен в том, что случилось с родом Великого Полоза. Сколько было ему, трусливому кёнигу, которому досталась вся тяжесть золотой короны?

   Десять лет... Двенадцать...

   Он уже тогда был слаб.

   А ныне не прибавил силы. Он умрет, от болезни, от руки ли супруги, чье лицо бесстрастно, от случайной ли стрелы.

   - Не о чем? - Вилхо хмурится и, позабыв о том, что должен хранить лицо, трет ладонями щеки. На золоте появляются проплешины.

   - Мой кёниг был ко мне добр. Разве он не дал мне земли, чтобы я стал богат? Не наполнил мои сундуки золотом? Не отдал под мою руку аккаев? Не подарил корабли?

   Светлело лицо Вилхо.

   - И тебе больше ничего не надо? - это спросил не кёниг, но Пиркко, которая поднялась по ступеням и, обойдя Янгхаара, встала по правую руку мужа. Легли белые пальцы на дряблую его ладонь, накрыли, успокаивая.

   - Надо, - признал Янгхаар, отступая. - Я не прошу освободить меня от клятвы.

   Серебро и золото.

   А за спиной сталь клинков.

   - Лишь отпусти меня.

   - Ты не хочешь больше служить своему кёнигу? - ее голос сладок, как мед диких пчел.

   - Я устал воевать.

   - Что ж... - Вилхо всматривается в лицо жены, словно ищет в нем одобрение. - Мы думаем, что ты можешь быть свободен.

   - Благодарю, мой кёниг.

   Взмах руки. И усталое:

   - Иди, Янгар... Мы будем помнить о тебе.

   Ему позволяют добраться до двери. И струна тетивы тревожит слух. Плачет раненый воздух. И Янгхаар успевает отшатнуться.

   Острие касается шеи, отворяя кровь.

   - Стой, - этот голос заставляет подобраться и положить руки на пояс.

   Ножны пусты.

   А нож в руке...

   - Стой, змееныш, - повторяет Ерхо Ину, и вторая стрела, пробив рукав, вонзается в двери. - Или тебя пристрелят.

   Нож со звоном ударяет в кольчужную рубаху Ину.

   - Дурак.

   Стрела пробивает плечо. Больно. Но кажется, эта боль - лишь начало.

Глава 33. Сложные решения

   Запах чужака я ощутила издали.

   Снег припорошил следы, и лишь на берегу реки, оттаявшем по недавней оттепели, виднелись полукружья подков.

   От чужака пахло сталью и дымом.

   И невольно запах этот вызывал смутный потаенный страх. Шерсть на медвежьей шкуре подымалась дыбом, а сама она потяжелела, норовя пригнуть к земле.

   Нет. Я давно уже не примеряла обличье медведицы, и если поначалу оставаться человеком было сложно - лес манил, а Горелая башня представлялась едва ли не клеткой, то сейчас я привыкла. И к башне. И к одежде. И к обуви.

   Ступни мои стали мягче.

   А кожа на руках посветлела. И ногти утратили звериные плотность и остроту.

   Пожалуй, если бы не шкура, плащом лежавшая на моих плечах, меня можно было бы принять за обычную женщину. И я, отмечая каждый прожитый день зарубкой на дверном косяке, радовалась.

   Время шло.

   И судьба была ко мне милосердна.

   Сны и те отступили, позволяя поверить, что у меня получится. Вот только одиночество порой было невыносимо. И я, пытаясь стряхнуть липкую тоску, выбиралась из Горелой башни, бродила окрест, слушала птичьи сплетни.

   И вот наткнулась на чужака.

   Он держался середины реки, скованной толстым льдом, и мохнатая коренастая лошадка ступала неторопливо. Седельные сумки были велики, а в руке чужак держал копье, украшенное тремя волчьими хвостами. С притороченного к седлу щита скалилась белая волчья голова.

   Добравшись до излучины, всадник спешился, ослабил подпругу и уздечку снял. Он был деловит и нетороплив, но вскоре на берегу уже горел рыжий костер, облизывал шершавые бока котелка, в котором плавился снег. Всадник же растер лошадь досуха и повесил на шею торбу с зерном. Вот только ела она, то и дело вскидывая голову, всхрапывая. Верно, доносил ветер мой медвежий запах.

   Мне же тянуло дымом.

   И хлебом.

   Кашей, которую он варил, весело напевая что-то под нос.

   Он был не молод, но и не стар. Борода его была рыжей, а волосы, выбившиеся из-под шапки - черны, как смоль.

   - Эй, - встав ко мне спиной, крикнул всадник, - выходи, кем бы ты ни был!

   Он чуял меня.

   - Выходи! Не обижу!

   И я выглянула из тени.

   - Здравствуй, - сказала, пробуя собственный голос на вкус. Уже много дней мне не с кем было разговаривать.

   - И тебе доброго дня... ты заблудилась? - он скинул шапку и запустил пятерню в черно-рыжие, словно подпаленные, лохмы.

   - Нет.

   - Ты здесь живешь?