медведица,или легенда о Черном Янгаре - карина

   - Ты...

   Человек.

   Грязный, что телом, что душой... пятится к костру, размахивая ножом. От него несет страхом, тем самым, который ему самому казался вкусным. И разве не справедливо будет воздать ему по заслугам?

   Ударом на удар?

   Болью за боль?

   - Прочь! - взвизгнул Гирко, упираясь спиной в обындевевший ствол березы. - Пшла прочь!

   Лошадка его хрипела и рвалась с привязи. И я освободила ее.

   - Ты...

   Я.

   Аану Каапо.

   Хийси-оборотень.

   - Прочь!

   Я подходила к нему не спеша. И снег скрипел под весом медведицы.

   Ближе.

   И еще... не спуская взгляда.

   Выпивая страх, такой сладкий... втягивая запах. Улыбаясь.

   Гирко не выдержал. Разжалась рука, и клинок разломил тонкую пленку наста. А человек побежал. Он спешил, проваливался в глубоких сугробах, барахтался в снегу... я же шла по проложенному им рыхлому следу.

   Медленно.

   Но с каждой секундой все быстрее. Погоня неожиданно увлекла меня.

   Она и запах страха.

   Тень, прилипшая к лапам, скользила, указывая мне путь.

   Быстрей, Аану.

   Уйдет ведь.

   Доберется до кромки леса, той, где из-под снежных шуб торчат молодые хлысты осин, а там и до поля, или дороги...

   И пускай. Ты позволишь ему поверить, что спасение рядом, что оно возможно, и лишь когда вера его окрепнет, ударишь.

   Он же бил других, тех, кто слабее.

   Свою жену.

   И не только ее... я ведь не первая, кто встретился на пути Гирко...

   Заслужил он.

   Я нагнала Гирко на окраине леса и позволила выйти за частокол осин. Белое снежное поле полыхнуло под солнечным светом, ослепило на миг, и я зажмурилась.

   А когда открыла глаза, то...

   ...стой, Аану.

   Ты можешь пересечь эту границу. И догнать беглеца ничего не стоит.

   Ударить.

   Опрокинуть на белый снег.

   И за горло схватить, сжать зубы. Твои клыки пробьют и кожу, и гортань. Хрустнет шея. И кровь польется... сладкая, вкусная.

   А потом, до того, как замрет его сердце, ты вскроешь когтями грудную клетку.

   И попробуешь, наконец, каково оно на вкус.

   - Нет, - я стряхнула наваждение, отступая в тень елей. Груженые снегом, они клонились, цеплялись друг за друга лапами, пытаясь устоять. И босые мои ступни обожгло холодом.

   Нет больше красных сапожек на серебряном каблучке.

   И рубахи, расшитой солнечными узорами.

   Платья... мягкой байковой шапочки...

   ...меня-человека?

   Я опустилась на снег, кутаясь в медвежью шкуру, и заплакала. Не от жалости к себе, но от страха: сегодня я едва не нарушила условие.

   Еще немного и...

   ...слезы застывали на щеках.

   А я снова теряла способность ощущать холод. И съеденная каша комом застыла в желудке. Она не в силах была утолить того, иного голода, который вернулся ко мне.

   Ночью я вновь видела сон.

   Я лежала на груди Янгхаара, вслушиваясь в голос его сердца, которое не желало оставаться запертым. И я, обнимая мужа, мечтала о том, чтобы он умер.

   Перед рассветом сон отступил.

   А меня охватила странная тревога, словно то мое, потаенное, желание было услышано и вот-вот исполнится. Но разве возможно подобное?

   Не знаю.

   Рассвет был алым, словно на небо плеснули крови.

   А в условленный день Янгар не вернулся.

   И на следующий тоже...

   ...я продолжала ждать. Вот только рассветы по-прежнему были красны.

Глава 34. Подвалы

   Вывернутые руки уже не ощущались, а вот спина горела. И каждый вдох давался с боем. Воздух был душным, спертым. Марево колыхалось над раскаленными углями, и пот выедал глаза.

   - Жив еще? - могучая рука Ину вцепилась в волосы, дернула, выворачивая шею. И Янгхаар стиснул зубы, подавляя стон.

   - Жив, змееныш... крепкий, - Ину плеснул воды в лицо. - Ну и надо было тебе со мною воевать?

   В его голосе больше не было гнева, лишь мрачное удовлетворение. Тридуба поднес к губам чашку и позволил напиться.

   - И гордости поубавилось...

   Сам бы он отказался принять воду из рук врага.

   И зря.

   Главное - выжить. А там уже Янгар сочтется.

   - Глазищами не сверкай, - Тридуба хлопнул по щеке, вроде бы легонько, но подзажившие губы лопнули, наполняя рот сладковатой кровью. - Сам виноват...

   - Ты... - говорить было еще сложнее, чем дышать. Ребра натянули кожу, еще немного и треснут швы старых шрамов, сползет шкура, не дождавшись палача. - Ты... сжег мой дом.

   - Было такое, - согласился Ерхо Ину.

   - Дважды.

   Воцарилось молчание.

   Слышно было, как гудит пламя в камине, широком, на всю стену. И похрустывают, рассыпаясь угли. Железо поет, готовое боль причинить.

   - И такое было. Признаю, - Тридуба отошел к столу, накрытому белой скатертью.

   Стояли на нем чеканные кубки. И блюда с жареными куропатками, копчеными угрями, паштетом, ломтями темно-желтого сыра... возвышался в центре кувшин с высоким горлом.

   - Виниться не стану, - хлопнула плеть по краю стола, и зазвенели кубки. - Но я рад, что ты не издох. Глядишь, и выйдет договориться... где Печать?

   Янгхаар промолчал.

   - Опять запираешься? Ну это не надолго... спрашивать-то по всякому можно. И я спрошу, не сомневайся.

   Спросит.

   Смерть не будет легкой, но Янгхаар не боится смерти.

   Вот только маленькая его медведица зря будет ждать. Решит, верно, что Янгар вновь ее бросил...

   - Ну?

   Плеть Ину обожгла кожу.

   - Ты... предатель... - Янгхаар заговорил не от боли, но потому, что должен был сказать, пока еще может. - Мой отец... тебе верил. Помнишь Сеппу Уто?

   Помнит.

   И не отворачивается, пряча тени в глазах, но прямо глядит, с улыбкой.

   - Ты его убил?

   - Я.

   - За что? - Янгхаар смежил веки, позволяя себе глубокий выдох. Пальцы впились в скользкую веревку. Натянулись жгуты мышц, поднимая тяжелое тело. Вдох.

   И медленный выдох. Ребра сжимаются, еще немного и треснут, осколками раздирая легкие.

   - Змееныш, - Тридуба налил вина, но пить не стал, плеснул на огонь. И зашипели алые угли. - Ты на него не похож... глаза только, но мало ли черноглазых? А ты умер давно.