Романески - Ален Роб-Грийе

не имеющих ответа, вопроса: «Что есть я сам? И что я делаю в этом мире?» — вопросов, не являющихся в действительности проблемами значения и смысла, но лишь проблемами структуры, устройства мироздания. Таким образом, речь вовсе не идет о том, чтобы я находил успокоение и утешение в ложных, мнимых, поддельных, застывших связях, поверхностных и показных, чисто внешних, а быть может, и навязанных извне. Напротив, я должен постоянно стараться бережно обращаться с движением времени, с ходом действия, с пробелами и с необъяснимыми случайностями всего живого и сущего.

Вероятно, в итоге я, начиная с «Возвращения зеркала», стал понемногу усложнять процесс сдачи карт в моей сложной игре и предложил новую колоду поддельных, жульнических карт, введя на сей раз в череду действующих лиц, называвшихся Борисом, Эдуаром Маннере, Матиасом или Джоан Робсон, еще одно действующее лицо, которое носит мое имя — Жан Робен, то есть я ввел самого себя.

И здесь я должен признать, что в моем сознании произошел дополнительный надлом, радикальный и молниеносный. Я постоянно ощущаю в моем печальном существовании, в моей реальной экзистенции, что меня пронизывают другие существа, тоже, без сомнения, совершенно реальные: в мою жизнь и существо вторгаются женщины, которых я знавал когда-то, мои родители, исторические персонажи — писатели, музыканты, воины, о которых я читал или слышал, а еще герои романов и пьес, которые питали мой ум и душу своим внутренним содержанием, — Богоматерь цветов, Джо Кристмас, Йозеф К. или Ставрогин, Макбет или Борис Годунов, — и мгновения их жизней, мгновения яростные, сжатые, насыщенные событиями, оставляющие эффект присутствия, неоспоримые и неопровержимые, внезапно вклиниваются в цепь мгновений моей жизни. Однако в большинстве своем это все убийцы, чародеи и коварные обольстители, столь глубоко проникшие в мои сновидения, что их вторжение неизбежно спровоцирует нарушение новых законов, заставит разверзнуться новые бездны.

Иногда подобные сопоставления, совпадения и наложения образов, напротив, могут помочь мне восполнить некоторые пробелы и лакуны, восстановить недостающие звенья и ячейки без какого-либо первоначального толчка извне, как, например, в данном случае помог мне дневник, который вел (быть может, и апостериори) капитан де Коринт, где он во всех подробностях описал события 20 ноября, то есть дня накануне своего двадцатипятилетия. В тот день он в пять часов утра выехал из штаб-квартиры части, в состав которой входило войсковое подразделение, коим командовал он сам. И вот так, верхом, двигаясь обыкновенной рысью в сопровождении двух ординарцев и двух солдат, он благополучно пересек территорию, считавшуюся ничейной, нейтральной, с самого начала отдав предпочтение не основной, а проселочной дороге, шедшей чуть южнее главной, ближе к нашим тылам, а потому и менее опасной. В двадцать минут седьмого он прибыл на передовые позиции наших войск, находившихся по другую сторону «кармана», образовавшегося незадолго до того в результате вклинивания противника в расположение наших частей. Он очень быстро добрался до небольшой деревушки В., расположенной на опушке леса со странным названием Леса Потерь, кстати, быть может, название это и было вещим, потому что мы отбили его у неприятеля ценой кровопролитнейших боев с применением холодного оружия.

Прибыв в В., капитан де Коринт осведомился об одном кавалеристе, простом капрале по фамилии СимонП4, который должен был передать ему шифр и план проложенной наскоро телефонной линии между двумя французскими соединениями, разделенными в ходе вражеского наступления (разделенными, быть может, только на короткое время, потому что противник, похоже, уже отвел свои силы из прорыва добровольно, по каким-то одному ему известным причинам). Но оказалось, что капрал Симон в тот момент ненадолго отлучился из расположения части для выполнения некоего задания, и решение возложить на него эту миссию было принято буквально в последнюю минуту. Задание, порученное капралу Симону, являлось своего рода ярким свидетельством той сумятицы и постыдного смятения умов, какие царили на данном участке фронта в течение многих дней: он должен был отконвоировать через Лес Потерь юную девушку, заподозренную в том, что она — вражеская лазутчица, шпионка, предательница. Она якобы способствовала тому, что противник прорвал линию нашей обороны, всыпав сильный наркотик в вино, предназначенное для воинской части на данном участке фронта, после того как она соблазнила молоденького солдатика, охранявшего склад.

Так как на следующий день этот солдат погиб в ходе ожесточенных боев, принявших крайне неприятный оборот для нас, выяснить истинные обстоятельства дела так и не удалось. Кстати, обвинения в шпионаже могли возникнуть из-за того, что в общественном мнении среди местного населения царила настоящая шпиономания, а в данном случае положение усугублялось еще и тем, что девушка, казалось, была объектом странной ненависти всех обитателей деревни задолго до начала войны. Ее папаша дезертировал с фронта в августе и числился среди пропавших без вести. Что касается ее матери, жившей очень уединенно, то ее также не обошли стороной проклятия, градом сыпавшиеся на голову девушки-подростка.

Девице же, вероятно, на самом деле приписывали все преступления и грехи из-за ее «дьявольской красоты», сочетавшейся с ранней чувственностью, опасной, мощной и разрушительной (столь ненавистной женщинам, как ревнивым красоткам, так и старым святошам, однако и у мужчин порождающей чувство страха даже в тех случаях, если они без зазрения совести пользовались ее плодами); за оба эти качества в стародавние времена ее непременно осудили бы на смерть, объявив ведьмой, суккубом, демоном в женском обличье и приспешницей Сатаны. Вполне возможно, командир воинской части и не стал бы поддерживать обвинение против девушки или быстро снял бы его (так как все вино было выпито, и не осталось ни капли, чтобы сделать анализ на присутствие наркотика), если бы не отчаянное сопротивление девицы при задержании, ибо подобное поведение показалось в конце концов очень подозрительным.

Итак, на заре капрал Симон, закинув винтовку за спину, отправился верхом сопровождать пленницу, которую на его попечение передали два жандарма вскоре после ареста. Я уже описывал появление девицы, когда ее с двух сторон крепко держали за руки повыше локтей двое мужчин, трепещущую и задыхающуюся от страха и возбуждения, в защелкнутых на запястьях новеньких наручниках, хромированные стальные челюсти которых блестели под утренним солнцем. Все это осталось неизменным, и возвращаться еще раз к данному вопросу не стоит. Два пехотинца подняли девушку и втолкнули в повозку, обычную телегу для перевозки навоза, где она осталась стоять, то ли из гордости, то ли потому, что лелеяла слабую надежду при первой возможности попытаться сбежать, несмотря на закованные руки, то ли для того, чтобы таким образом еще раз заявить о своей невиновности.

Итак, девушка стоит в тележке, без видимых