Вдова Клико. Первая леди шампанского - Ребекка Розенберг

Красный человек приносит Наполеону бутылку шампанского «Вдова Клико» и ставит на столик в Петровском путевом дворце, откуда император смотрит на горящую Москву.

Наполеон рассматривает бутылку и прикасается пальцем к якорю Клико, изображенному на пробке. «Якорь среди хаоса и смятения», как сказала она в Реймсе.

– Где ты это взял?

– Ваши солдаты разграбили дворец барона Козитульского. – Красный человек усмехается. – Кажется, какая-то вдова покорила эту страну, что не удалось вам.

– Продажа вина нашим противникам – вещь противозаконная и карается смертью, – говорит Наполеон. – Как же она пробиралась через британскую блокаду, когда наши корабли не могут пройти через нее?

– Вот я тоже спрашиваю себя. – Голос Красного человека дрожит от ярости, и она отдается в костях Наполеона. – Я проявлял слишком много терпения к тебе. Твои победы ничего на стоят, если ты не можешь покорить всю Европу.

– Разве я до сих пор не выполнял то, что обещал? – говорит Наполеон, растирая шею и прогоняя ломоту. – Теперь, когда царь обманул мое доверие, мне нужно больше времени на покорение России.

– Я дал тебе десять лет, а ты растянул все на тринадцать. Даю тебе последний шанс, чтобы ты завершил свои планы. Иначе прекращу тебя защищать и позволю твоим врагам тебя сожрать. А я найду другого отважного безумца, который выполнит мои условия.

Красный человек исчезает в тени, словно он всего лишь плод воображения Наполеона.

Мечта Наполеона править всей Европой была достижимой благодаря советам и поддержке Красного человека. Но эта мечта превратилась в кошмар, из которого он теперь не может выбраться.

37

Нельзя класть все яйца в одну корзину

Шампанское 1811 года на вкус, как чистый нектар. Кристально-прозрачное, с натуральной сладостью. Крошечные пузырьки лопаются у меня на языке.

– «Кюве Кометы» – лучшее шампанское, какое мы когда-либо делали, – говорю я Жакобу, когда мы создаем купаж. – Берите самые хорошие бутылки и плотные пробки. И храните их в самой прохладной из наших пещер. – Франсуа гордился бы таким вином.

– Но, мадам, мы так давно не продавали наше вино, что места уже не осталось. – Стекла его очков испачканы в меловой пыли и ламповом масле.

Жакоб прав. Мы заполнили вином каждый метр этих пещер, и теперь они забиты. Я протираю дочиста его очки фартуком и возвращаю ему.

– Продолжайте бутилировать, Жакоб. Я найду где-нибудь место для этого нового винтажа.

Когда я подхожу к Отелю Понсарден, оттуда отъезжает длинная процессия карет. Вокруг толпятся тысячи жителей Реймса, орут, грозят кулаками. Роскошная золоченая карета проезжает мимо меня, внутри сидит юная женщина, почти ребенок. Императрица Мария-Луиза. Наполеона нет.

Трогается последняя карета, и папá приказывает закрыть ворота и оттеснить гневных горожан. Он хватает меня за руку и тащит в дом, запирает дверь и прислоняется к ней спиной. Его грудь учащенно вздымается под дорогим бархатным сюртуком. На золотой перевязи красуется герб Наполеона.

– В чем дело? Что случилось? – спрашиваю я.

– На прошлой неделе Наполеон приказал мне найти деньги для Великой армии. Он потребовал, чтобы я собирал тариф с каждого промышленника и ремесленника и представил список тех, кто ничего не внес.

– И вы не смогли собрать деньги?

– Я был вынужден брать деньги у всех, иначе их ждет кара. – С его лба капает пот. – Нашим гражданам пришлось отрывать от себя целый франк и оплачивать войну, которая им не нужна.

Окно над нами рассыпается на осколки от брошенного камня, который бьет папу по голове. Кровь сочится сквозь его седые волосы. Я помогаю ему пройти через атриум. В наш дом летят камни.

Моя сестра Клементина наклоняется через перила балкона в мезонине. У нее красные, опухшие глаза.

– Что происходит?

– Клементина, что ты здесь делаешь? – Я не видела ее с похорон маман; тогда она жалась ко мне, как потерявшийся ребенок.

– Я скучаю по маман. Я думала, что найду утешение в ее комнате.

Разбилось еще одно окно, по атриуму летят стекла. Клементина взвизгивает и бежит вниз по лестнице. Ее хрупкая фигура виднеется сквозь ткань органди.

– Бежим в библиотеку, – говорю я. – Там нет окон. – Мы мчимся по коридору, увертываясь от камней и осколков. В библиотеке я запираю за нами на засов массивную дверь и перевожу дыхание.

Клементина осматривает папину голову и вытирает кровь своей рубашкой.

– Ничего страшного, Клементина. Просто царапина. – Он гладит ее по руке.

– Папá, я говорила вам, что слишком опасно играть за обе стороны, – говорю я, рухнув в бабушкино кресло у очага, и глажу пальцами ее кружевную закладку. – Теперь вы навлекли на всех нас опасность.

– Они протестуют против Наполеона, – говорит он. – Жандармы схватят зачинщиков и запрут в тюрьме.

– Кто еще знает про вашу двойную преданность? – Я отрываю на мизинце заусенец, и на этом месте выступает капелька крови.

– В Реймсе много роялистов, но я должен защитить их тайну. Я лишь надеюсь – они поймут, что это Наполеон заставил меня собирать деньги на войну. – У него дрожат пальцы, когда он набивает трубку, просыпая табак на стол и ковер. Крепкий турецкий табак пахнет навозом, сладкий английский невозможно купить уже десять лет из-за британской блокады.

Я наливаю нам ликер «Сен-Жермен».

– Матушка Холле, богиня мертвых и хозяйка куста черной бузины. – Я храбро улыбаюсь и рассказываю немецкую сказку, которую мы когда-то вспомнили с папá в более благополучные времена.

Папá с жадностью глотает свою порцию и наливает себе новую. Клементина оставляет рюмку нетронутой, ее мысли где-то далеко, словно все случившееся легло на нее непосильным бременем. Я жалею, что у меня нет с собой лавандового саше, чтобы успокоить ее. И что с нами нет моего матагота, Феликса – он тоже хорошо умеет успокаивать.

Едва я подумала о нем, как Феликс появляется на передвижной библиотечной лестнице и выгибает спину. Я беру его на руки и глажу.

– Как ты оказался тут?

– Феликс спит здесь после обеда. – Папá пьет третью рюмку ликера. – Он составляет мне компанию, когда я читаю.

Когда Феликс исчезает из моего кабинета, я думаю, что он охотится на мышей или гуляет по черепичным крышам Реймса. А он, оказывается, спит здесь, у папа́, составляет ему компанию.

Сажаю Феликса на колени Клементине. Он кружится несколько раз, потом свертывается в клубок и прикидывается спящим, но его длинные уши вздрагивают при малейшем шуме.

Папá делает длинную затяжку, кашляет и выпускает струю вонючего дыма.

– Ты пришла, чтобы что-то мне сказать, Барб-Николь?

Я сажусь рядом с ним.

– Мы не смогли продать много вина за