Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца - Рувим Исаевич Фраерман

сим несчастным островитянам. Я крепко хотел бы, чтобы мы расстались друзьями, чтобы у них остались добрые воспоминания о русских людях, побывавших на их острове. Но что же делать, ежели они убили Тихона?

Что же было с Тишкой?

Когда, собираясь ехать на шлюп, Головнин с офицерами направился к баркасам, Тишка спрятался в кустах и стал дожидаться ночи, а когда совершенно стемнело и жизнь на острове замерла, он начал пробираться к запрещённому мысу.

Лес в этом месте был особенно густ, и Тишке пришлось буквально продираться сквозь заросли, пока он случайно не попал на тропинку.

Тропинка вывела его к какой-то загородке, и Тишка стал искать в ней прохода, желая узнать, что тут отгорожено островитянами. Но прохода не было видно. Он нашарил рукой в темноте какой-то странный круглый предмет, похожий наощупь на кокос, надетый на кол, вбитый в землю. По другую сторону тропинки на другом колу оказался второй кокос.

«Что это такое?» – недоумевал Тишка.

И вдруг ему пришло в голову, что это вовсе не кокос, а человеческий череп, подвешенный на кол вот так же, как в России подвешивают конские черепа на пчельниках. Эта мысль быстро перешла в уверенность.

Тишка испугался и хотел бежать, но потом, рассудив, что бежать всё равно некуда, пошёл, стараясь не шуметь, вдоль загородки и шёл до тех пор, пока не услышал не то старческое бормотанье на непонятном языке, не то тихое пение. Одновременно он увидел мелькающий в темноте дымный огонёк и почувствовал запах какого-то незнакомого, душистого дыма.

Тогда он влез на изгородь, откуда его глазам предстала следующая, полускрытая ночной темнотой, картина.

Шагах в десяти-пятнадцати от изгороди при свете звёзд виднелась бесформенная масса какого-то низкого строения, перед которым тлел небольшой костёрчик, распространявший тот приятный запах, что почувствовал Тишка. Должно быть, сидевший у костра человек, чёрный и нагой, судя по голосу – старик, совершенно лысый (на его темени временами появлялся отблеск огня), жёг на костре ароматичные листья какого-то растения.

Старик вертел в руках странный круглый предмет, похожий на те, что торчали на кольях, и то держал его над дымом, то оглаживал руками, продолжая всё время гнусавить, ровно комар.

Через некоторое время старик поднялся и ушёл со своим шаром к шалашу, но скоро снова вернулся к костру и продолжал своё дело.

«Видно, другой череп или орех, что ли, взял коптить», – решил Тишка.

Но тут вдруг кто-то схватил его за ногу и с силой потянул книзу. Тишка так испугался, что упал на землю, думая, что это зверь.

Но то был не зверь, а Ята, который тащил его прочь от этого таинственного места, повторяя всё время одно слово: «Табу! Табу!» (Нельзя!).

Так, держа Тишку за руку, он привёл его на берег, всё время что-то тревожно бормоча по-своему, усадил в свою кану и отпихнулся длинным веслом от берега.

…Была глубокая ночь, когда часовой, стоявший на борту «Дианы», услышал плеск вёсел и тихие человеческие голоса.

– Кто гребёт? – громко спросил он. В ответ послышался голос Тишки:

– Симанов, ты? Это, слышь, я, Тихон. Доложи вахтенному офицеру, чтобы пустил на шлюп.

– Где ты пропадал? – спросил Симанов.

– Потом всё обскажу, – отвечал Тихон. – Иди доложись.

– А это кто с тобой? – не унимался Симанов.

– Это Ята, парнишка Гунамов.

– Ох, парень! – вздохнул Симанов. – Непутёвый ты какой-то. Мы уже думали, что тебя на берегу схватили. На шлюпе полное беспокойство. Сам Василий Михайлович не спит из-за тебя. Макаров чуть не плакал, как пошёл тебя искать на шлюпке. Баркас вдогон послали, и сей минут в заливе тебя ищут, а ты гуляешь с чёрными ребятами.

Услышавший этот разговор Рудаков тотчас же приказал спустить штормовой трап, а сам пошёл доложить Головнину, что Тишка нашёлся.

– Где ты пропадал? Гляди, сколь много хлопот всем наделал! – с напускной строгостью обрушился Василий Михайлович на Тишку, радуясь в душе, что тот нашёлся живым и невредимым.

Тишка смущённо молчал.

– Говори! Чего же ты молчишь?

– И сам не знаю, – простодушно отвечал Тишка.

– Путаешь. Рассказывай, где ты был, – продолжал свой допрос Головнин.

– Вы сказали, что дорого дадите, чтобы вызнать, что там делается, на носу…

– На мысу, а не на носу. Ну? Дальше!

– Ну я и остался поглядеть.

И когда Тишка рассказал, как было дело, то Василий Михайлович заметил:

– Счастье твоё, что тебя встретил Ята.

– Он, слышь, за мной доглядал всё время, – пояснил Тишка.

– А то бы и твою умную голову закоптил старик.

– Може, и закоптил бы, – согласился Тишка. – Разве они что разумеют?

– Чем же ты думаешь отдарить Яту за твоё спасение? Кстати, где же он? Ведь вы были вдвоём.

– Уплыл, как я ступил на трап. Ему тоже от своих хорониться надо. А отдаривать, так за что? Разве я его просил?

– Так ведь он же тебя спас! – изумился Головнин.

– Ну, хотел дать одну пуговицу, а раз вы так говорите, то теперь дам две, вот и квит.

– Нет, пуговицы за такую услугу мало, – сказал Василий Михайлович. – Сними у меня со стены охотничий нож в блестящих ножнах и отдай ему. Он и мне руки развязал.

– Как прикажете, – согласился Тихон, – А по-моему, так зря это, право… Мы ведь, знаешь, что с этим Ятой?

– Что? Чего ещё натворил? – испугался Головнин.

– Не-ет… – улыбнулся Тишка. – Мы теперь с ним вроде как братья.

– Братья? – удивился Василий Михайлович. – Когда же вы успели побрататься?

– А я болей уж не Тихон, а Ята, а он Тихон, – не выдержав, засмеялся Тишка.

– Вы обменялись именами! – догадался Головнин, вспомнив весьма распространённый на островах Тихого океана обычай братанья.

– Ага. Продал чёрному душу, – неожиданно вздохнул Тишка.

– Когда же это вы обменялись?

– А даве, как вы сидели в гостях у Гунамы.

– Как же ты теперь покажешься матери? – улыбнулся Головнин.

– Матери я не скажу. Только вы уж тоже…

Василий Михайлович обещал молчать. Восток уже посветлел.

– Гляди, уж светает, – сказал Головнин Тишке. – Из-за тебя я гонял всю ночь шлюпку да баркас с людьми, их и до сих пор нет. И сам не спал. Чтобы ты у меня больше не дурил! Иди спать. Потом поедешь с командой брать воду для шлюпа.

Утром всей командой съехали на берег. Тишка сидел в шлюпке рядом с Макаровым. Тот, обняв его одной рукой за плечи, говорил, заглядывая Тишке в лицо:

– Ну-ка, кажи свою образину. Эх, дура, дура!

Он любовно дёрнул Тишку за нос, надвинул шапку на глаза и, хлопнув по спине, сказал, глядя на смеющихся матросов:

– Видели вы дурость рязанскую?