Бюро темных дел - Эрик Фуасье

Обещаю, я сделаю все, что в моей власти, чтобы суд учел вашу добровольную сдачу правосудию.

Валантен отмел это предложение, качнув стволом. Он внимательно следил за комиссаром, чтобы сразу пресечь любую попытку сопротивления.

– Я и не собираюсь ни от кого ускользать, можете не сомневаться. Если я взял на себя смелость привезти вас в столь поздний час в это уединенное местечко, то лишь потому, что хочу спокойно поговорить с глазу на глаз.

– Спокойно? – усмехнулся комиссар. – С пушкой в руке, нацеленной на меня? Вы бредите, Верн. А я могу сказать вам только одно: сдавайтесь немедленно и наймите себе хорошего адвоката.

– Сказать-то легко! Насколько я знаю, меня обвиняют в убийстве приемного отца, незаконном присвоении наследства и устранении некоего Дамьена Комба. Всего-то! Однако мне неизвестно, на чем зиждется это бредовое обвинение.

Фланшар испустил глубокий вздох и начал поднимать руку.

– Спокойно, комиссар! – предупредил Валантен. – Никаких лишних движений. Не хотелось бы мне в вас стрелять. Двух приписанных мне убийств будет достаточно, вы не находите?

Фланшар замер и кивнул на кожаный портфель, лежавший рядом с ним на скамье:

– У меня с собой материалы по вашему делу. Сами можете удостовериться, что мы собрали неопровержимые доказательства.

– Доставайте! – велел Валантен, внезапно занервничав. – Только медленно и так, чтобы я видел ваши руки.

Фланшар безропотно подчинился. Он достал из портфеля стопку документов и протянул молодому человеку сложенный, как письмо, лист бумаги без конверта. Адреса там не было, только имя прописными буквами: «ВАЛАНТЕНУ».

– Я получил все это в Префектуре полиции неделю назад без сопроводительной записки и каких-либо объяснений. Если позволите мне достать из кармана зажигалку, сможете ознакомиться с письмом прямо сейчас.

Валантен с отчаянно бьющимся сердцем развернул лист бумаги и начал читать при свете пламени в руке комиссара. С первых же слов он понял, о чем идет речь. Это письмо он уже читал и перечитывал множество раз, однако не смог удержаться и снова пробежал глазами текст. Каждая фраза отзывалась болью, как ожоги, которые он сам себе наносил опять и опять.

Валантен, дитя мое!

Прости, что решил тебе написать, вместо того чтобы поговорить лично, сегодня же. Возможно, ты увидишь в этом недостаток смелости. Ничуть не бывало. Знай, что лишь мое отчаянное желание помочь тебе и заставить выслушать меня до конца определило сей выбор. Порой я чувствую в тебе столько гнева, столько отвращения к себе самому и к другим, что опасаюсь твоей сиюминутной реакции и хуже того – своей собственной, если ты вдруг откажешься внять голосу разума и начнешь осыпать меня упреками за те действия, каковые ныне видятся мне жизненно необходимыми. В разговоре лицом к лицу с тобой я боюсь растерять все доводы и не совладать с эмоциями. Ты знаешь, как мне претит любое насилие, будь оно физическое или словесное, и я предпочитаю оставаться в уединенной тиши рабочего кабинета, дабы собраться с мыслями и написать тебе эти несколько строк.

На протяжении последних семи лет не было и дня, когда не задумывался я над тем, как мне освободить тебя от твоих внутренних демонов. Кто, глядя на тебя, способен заподозрить, что за ангельской внешностью скрывается истерзанная, мятущаяся душа? Я прилагал все усилия, всю добрую волю, чтобы вывести тебя из мрака на свет. Ты немало подивился бы, узнав, сколь далеко я зашел в стремлении дать тебе чувство покоя, коего – я знаю! – ты жаждешь всем своим существом. Я, тот, кого все вокруг считают мирным рантье, увлеченным научными штудиями!

Впрочем, не будем об этом! Надеюсь лишь, что когда-нибудь усилия мои оправдаются. И тогда ты узнаешь всё.

А пока скажу лишь, что вот уже несколько месяцев я регулярно консультируюсь с доктором Эскиролем, прославленным психиатром, возглавляющим Королевскую лечебницу для душевнобольных в Шарантоне. Я рассказал ему о тебе. Уже вижу, как ты начинаешь хмуриться, читая эти строки. Ты предпочел бы, разумеется, чтобы я обсудил с тобой свой демарш заранее. Но будем честны! Дал бы ты мне свое согласие? Определенно нет! И тем не менее сегодня я более, чем когда-либо, уверен в том, что поступил правильно. Эскироль – человек больших знаний, при том тонко чувствующий и наделенный состраданием. В ходе наших бесед он лишь подсказывает мне нужный путь, никогда не навязывая свою точку зрения.

Краткий итог моих консультаций не потребует много слов. И вот что я скажу: настало время тебе, Валантен, уступить свое место. Все семь лет, проведенных с тобой, у меня было ощущение, что я бреду вслепую, вытянув руки во мраке. Сейчас мои глаза видят свет. Наши с тобой недавние разговоры, столь тягостные для обоих, тоже помогли мне принять это решение. Я могу спасти тебя вопреки твоей воле, а доктор Эскироль убедил меня, что сейчас, в твоем состоянии, сильная моральная встряска будет для тебя целительной. Поэтому позавчера я аннулировал завещание и составил новое, в котором все свое имущество оставляю Дамьену Комбу. Это потерянное дитя, этот несчастный мальчик, освобожденный от мучений, найдет в себе силы воспрянуть и вернуться в мир с высоко поднятой головой. Быть посему!

Я молюсь о том, чтобы ты понял мое решение. И ты знаешь, что останешься вовеки, что бы ни случилось, моим единственным сыном, тем, кто мне дорог больше всех на свете и ради кого я готов на всё.

Твой любящий отец,

Гиацинт Верн

Валантен опустил лист бумаги. Глаза у него влажно блестели. Он был мертвенно бледен. Сейчас, четыре года спустя, нервы по-прежнему были обнажены, эмоции не поблекли. Воспоминание о том споре с приемным отцом и вырвавшихся тогда у него, Валантена, жестоких словах, нахлынуло приливной волной. Внезапная гибель Гиацинта Верна помешала Валантену покаяться, сделать первый шаг к примирению, смягчить разногласия и попытаться прийти к взаимопониманию с отцом. Та душевная рана так и не затянулась, и болела она сильнее, чем физическая, от пули, пронзившей его плечо, и не было лекарства, способного утолить эту боль.

Комиссар Фланшар помахал стопкой документов, которые он по-прежнему держал в руке.

– В одном конверте с письмом, только что прочитанным вами, было подлинное завещание, написанное тем же почерком. Как и сказано в письме, Гиацинт Верн оставил все свое состояние некоему Дамьену Комбу. Документ составлен двадцать шестого февраля тысяча восемьсот двадцать шестого года, то есть за неделю до мнимого несчастного случая, унесшего жизнь вашего приемного отца. Здесь также есть выписка из церковно-приходской книги о крещении означенного Дамьена. Если он еще