Переплет - Бриджет Коллинз
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Оставь. Пусть кухарка сделает свою работу.
– Но… – Устрой я такой свинарник на нашей кухне, мать задала бы мне на орехи.
Люциан подхватил последнюю недоеденную корочку пирога.
– Пойдем, – бросил он с набитым ртом, – не дай бог нас кто-нибудь увидит. – С этими словами он вышел. Я засомневался, потом все же свалил грязные тарелки в раковину, наспех протер стол и поторопился за ним.
Нагнал я его в коридоре: он стоял у окна с эркером и читал письмо. Заслышав мои шаги, он поднял голову.
– Плохие новости… Мне очень жаль, Эмметт.
Мое сердце подскочило, как грузило на конце лески.
– Что случилось?
– Не пугайся ты так, все в порядке. Письмо от отца. – Он помахал у меня перед носом листком голубой бумаги. – Я должен поехать в Каслфорд.
– Сейчас? Неужто так срочно?
– Извини.
– Притворись, что не видел письма. Почтальоны часто теряют почту.
– Ты не знаешь моего отца, Эмметт. – Он наклонился и поднял с ковра надорванный голубой конверт, задержавшись чуть дольше, чем следовало. – Стоит ослушаться его, и он найдет способ за это отомстить.
– Брось, Люциан. Еще недавно ты собирался тайком жениться на Альте, а теперь переживаешь из-за какого-то послания? – Он не ответил, и я глубоко вздохнул. – Или ты врал, обещая на ней жениться?
– Нет! Нет, конечно же я говорил правду. – Не глядя на меня, он свернул письмо в плотную трубочку. – Но я… наверное, я сказал это, не подумав. Прости. Я трус, ясно?
– Тебя послушать, так он настоящий злодей. А твоя мать? Не может она за тебя заступиться?
– Ты не знаешь, что он за человек! Он… он на всякое способен. – Дарне сложил письмо пополам, потом еще раз пополам, пока оно не стало похоже на крошечный сверток. – Мать все ему спускает с рук. Притворяется, что ничего не замечает. Иначе он просто стер бы ей память. И стирал бы каждый раз.
Он замолчал. Я внимательно смотрел на него. Его лицо было задумчивым и отстраненным: он снова надел свою старую маску. Теперь я понял, почему Люциан никогда не рассказывал о своей семье.
– Тогда тебе лучше ехать, – сказали.
– Эмметт, прости меня. Правда.
– Я пойду. Только ботинки надену.
– Тебе необязательно прямо сейчас уходить.
– Хочешь, чтобы я помог тебе собрать вещи?
Он скорчил гримасу, и я обрадовался, что мне удалось хоть немного развеселить его. Повернулся, взбежал по лестнице и вошел в его тесную душную комнату под самой крышей. Пахло потом и вином, что мы пили вчера. Мне очень хотелось задержаться здесь подольше, смотреть на неприбранную кровать, маленький камин и вид за окном, чтобы все это навек отпечаталось в моей памяти, но я схватил ботинки и закрыл за собой дверь.
Когда я спустился, Люциан стоял у окна и смотрел на улицу. Он оглянулся, но не улыбнулся мне.
– Как только вернусь, сразу зайду повидаться.
– Конечно.
– Присмотри за Кляксой.
– Да.
Мы замолчали. Я шагнул ему навстречу. В тот же момент он подался ко мне, и мы чуть не столкнулись лбами. Я взял его лицо в свои ладони, и мы поцеловались так, будто были не только любовниками, но и врагами, будто виделись в последний раз и хотели, чтобы остановилась Земля.
Слова вертелись у меня на языке, но я заставил себя уйти, так и не сказав их.
Когда я вернулся домой, двор был пуст и тихо грелся под солнцем. Ферма казалась нарисованной, ненастоящей. В амбаре никого не оказалось; никто не смазывал сеносушилку; в свинарнике не убирались. Я открыл ворота; Пружинка и Черныш тут же кинулись ко мне и зашлись требовательным лаем. В их миске кончилась вода. Я наполнил ее, напоил Кляксу и тут же сполоснул лицо и шею ледяной водой. Болела голова, глаза пересохли от усталости, но я работал быстро, желая компенсировать пропущенный день. Может, тогда никто не станет укорять, что я долго отсутствовал. С тяжелым сердцем я вспомнил, как злился отец, когда Альфред без предупреждения пропал на два дня; случилось это в период заготовки сена, и Альфред эти два дня провалялся в канаве в Каслфорде мертвецки пьяный. Я же переночевал под чужой крышей всего одну ночь и вернулся, готовый сразу приступить к работе.
Пошел в амбар и взял вилы. Густая тишина была настолько несвойственна этому месту, что я прислонился к стенке свинарника, повернул голову и прислушался. От безмолвия закладывало уши; я словно очутился под водой. Может, кто-то заболел, решил я. Прошагал через двор и вошел в дом, но там было так же тихо. Поднялся по лестнице на цыпочках. Гулкое биение моего сердца эхом отскакивало от стен. Послышались глухие голоса, и я развернулся. Говорили в гостиной. Это показалось мне странным, ведь в будни мы никогда не бывали там, лишь когда приходили гости. Дверь была приоткрыта; я подкрался и заглянул в щелочку.
На кушетке, склонив голову, сидела мама. Отец стоял у камина.
Я распахнул дверь. Мама подняла голову и увидела меня. Она плакала.
– Эмметт, – промолвил отец, и я увидел, что он тоже плачет.
XVIII
Родители молча смотрели на меня. В воздухе плясали пылинки: сонно вплывали в луч света и так же сонно выплывали из него, за долю секунды становясь из видимых невидимыми. За пределами солнечного луча все казалось выцветшим, поблекшим; обои пожелтели, картины на стенах совсем потемнели, как будто от времени, и стало сложно понять, что на них изображено. Восковые фрукты под стеклянным колпаком на комоде подернулись тонкой серой пленкой: пыль неясно как проникла под стекло. В углу, где на Завершение висела гирлянда из плюща, к потолку пристал одинокий сухой лист.
Мама не плакала с того самого дня, как Джо Таннер пробрался в конюшню и его лягнула лошадь, забив до смерти; до того я видел ее в слезах всего раз, когда маленькую Фрейю Смит задавило жерновом. А уж отец и вовсе никогда не плакал. Сейчас лицо его раскраснелось и опухло, глаза налились кровью, а уголки губ опустились. Было в этом что-то непристойное, точно я смотрел на голого человека или сырое мясо.
Что-то случилось с Альтой.
Я понял это сразу, и почва ушла из-под ног; я потерял
