Переплет - Бриджет Коллинз
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Знаешь, Эмметт, порой нам кажется, что мы хорошо кого-то знаем, а оказывается, что это не так. Люциан умеет очаровывать. Полагаю, он внушил тебе, что ты для него единственный на всем белом свете. Вероятно, при этом он даже тебя не обманывал. То есть не совсем.
– Не совсем! Что это значит?
Эйкр говорил извиняющимся тоном, точно ему стыдно было сказать мне правду. Он будто бы извинялся: прости, мне не хватает смелости рассказать тебе обо всем. И я хотел знать.
– Что уж там говорить – наш Люциан влюбчив. Думаешь, ты был у него первым?
Я повернул голову, но все расплывалось перед глазами.
– Его отослали из Каслфорда, потому что он связался с… неподходящей персоной. Служанка из буфетной, совсем юная, можешь себе представить? Наверное, поэтому он предпочел тебя, а не твою сестру. Понимаю, что сейчас ты, должно быть, чувствуешь себя глупо, но ты тут ни при чем. Люциан может быть безжалостен; для него это своего рода игра. Охота.
– Вы лжете.
– Впрочем, это уже неважно. Теперь-то какая разница? Давай лучше подумаем о будущем. Я могу уже завтра прислать за тобой карету. Мы отвезем тебя к переплетчице на болота. Сделаем все тихо, чтобы никто не узнал. А после я заплачу твоему отцу двадцать гиней золотом или банкнотами, как угодно. Что скажешь на такое предложение?
Сердце мое билось так отчаянно, что кольцо Люциана подпрыгивало на груди.
– Нет, – ответил я.
Он изменился в лице. Последовало долгое молчание.
– Ясно, – проговорил он наконец. – Сколько ты хочешь?
– Что?
– Двадцать гиней мало? Назови свою цену.
– Дело не в деньгах.
– Дело всегда в деньгах. Какая цена тебя устроит? Тридцать? Пятьдесят?
– Нет. – Я встал. – Вы не понимаете, да? Мне все равно, были ли у Люциана еще любовники. – На последнем слове голос надломился, но мне было все равно. – Я не хочу обо всем забывать. Это все, что у меня осталось.
– Нежная память о высокомерном, лживом содомите?
Я никогда не слышал последнее слово, но догадался, что оно означает.
– Да.
– Эмметт. – Он отчеканил мое имя строгим, предостерегающим тоном. – Опомнись. Подумай. Пусть будет семьдесят пять гиней. Это очень щедрое предложение.
– Я лучше умру.
– Будь осторожен в своих желаниях.
Я метнул на него гневный взгляд. Каждый дюйм его оплывшего скабрезного лица был мне ненавистен.
Наконец он пожал плечами и встал.
– Что ж, очень жаль. А ведь мы заботились в первую очередь о тебе. – Он пошарил в карманах своего пальто – просторного, мешковатого и слишком теплого для летнего вечера – и достал небольшой сверток. – Кажется, это твое. Рубашка, которую ты давал ему поносить. Он не хотел, чтобы у тебя был повод увидеться с ним снова.
Я взял сверток у него из рук.
– Если понадобится моя помощь, – продолжил он, – твой отец знает, где меня найти. И если сегодня ты не сможешь уснуть и будешь молить, чтобы боль ушла, знай: ты всегда можешь передумать. В этом нет ничего постыдного.
– Я не передумаю.
Он кратко и недобро ухмыльнулся, поклонился и вышел.
Когда я поднял голову, мама стояла в дверях. Я все еще держал в руках сверток, который дал мне Эйкр; вещь принадлежала мне, мать не могла ее забрать. Но она и не пыталась, лишь стояла молча.
– Я не поеду, – проговорил я.
Она медленно опустила тяжелые веки и снова приподняла их с трудом; ей словно стоило больших усилий не закрывать глаза.
– Эти деньги пошли бы Альте на приданое.
– Мама…
– Мы столько сил положили, чтобы не подпускать тебя к книгам. Это злое колдовство, сын. Но мистер Дар… твой друг рассказал тебе обо всем, верно? Я должна была догадаться. Жаль, что мы сразу не поняли, что он за человек.
– О чем ты, мама?
– Мы думали, что уберегли тебя. Мы были так осторожны… – Она прислонилась к дверному косяку и рассеянно накручивала на палец край передника. – Моя мать всегда говорила, что это дурное, противоестественное колдовство. Высасывать из людей воспоминания, стыд, боль и горе… Вот почему переплетчики живут так долго, говорила она. Они высасывают из людей жизнь и кормятся этим. – Ее пустой взгляд скользил по платью, покрытому пятнами муки и сажи. – Но если ты вернешься таким, как был до этого…
Словно что-то застряло у меня в горле.
– Мама, послушай, мы с Люцианом…
– Ступай, – оборвала она. – Просто уйди, Эмметт. Не позорь нас больше.
Я прошагал мимо нее и поднялся наверх. В висках пульсировала кровь; меня всего трясло. Я сел на кровать и прижал к груди свою старую рубашку. В горле набух болезненный комок. Склонив голову, я зарылся лицом в полотно. Что бы я только ни отдал сейчас, чтобы очутиться в объятиях Люциана, вдохнуть запах его кожи под дымкой лавандовой воды.
Ткань в моих руках хрустнула.
В воротник была вшита записка. Казалось, прошла вечность, прежде чем я сумел расковырять шов кончиком ножа. Наконец я достал клочок бумаги и развернул его.
Встретимся на рассвете на перекрестке дороги на Каслфорд и тропы на болота.
Люблю тебя.
XIX
Случись мне в тот вечер с кем-то заговорить, я непременно выдал бы себя. Я весь пылал от предвкушения и раскраснелся, как пьяный. Мне повезло, что я пропустил ужин и выходить из комнаты не было надобности. Лежал, не смыкая глаз, не в силах поверить своему счастью.
Через некоторое время я спустился выпить воды и столкнулся с Альтой на лестнице. Наши взгляды встретились. Через щель в двери ее комнаты на площадку второго этажа просачивался лунный свет, рисуя на верхних ступенях узор из черно-белых треугольников, но внизу, на лестнице, свет был мягким, рассеянным; он опутывал ее щеки и висок прозрачной паутиной. В этом свете трудно было определить ее возраст: она могла быть девушкой, женщиной, старухой. Но взгляд ее спокойных темных глаз не изменился.
– Эмметт? – позвала она.
Голос прозвучал так ласково, что внутри меня затеплилась отчаянная надежда. Что, если она простила меня? Что, если никогда не любила Люциана по-настоящему?
– Да, Альта?
– Прости меня.
Вдалеке, а потом ближе ухнула сова; в углу двора раздался шорох. Я представил себя мышью и отчетливо увидел сову, безмолвно описывающую круги над двором; она терпеливо высматривала, когда во мраке блеснет мой глаз и шевельнется хвост. Моя смерть наступила бы мгновенно; я бы и сам не заметил.
– И ты меня прости.
Я спустился на одну ступеньку, чтобы встать к ней поближе, но она
