Заговор генералов - Владимир Понизовский

— Еще что нового? — спросил он, принимая из рук Медведева папки досье и откладывая их в стопку бумаг на столе.

— В Петроград прибыл известный английский писатель Вильям Моэм.

— Вы стали увлекаться беллетристикой? — повел плечом Савинков. Впрочем, его «Луна и шестипенсовик» — очарование. Читали?

— Никак нет!

— Настоятельно рекомендую. Полинезийские острова… Гоген… Моэм любитель экзотики. Возможно, англичанин задумал написать о русских медведях. — Управляющий военмина поймал взгляд полковника. — Но почему он привлек ваше внимание?

— По картотеке отделения Моэм проходит как сотрудник «Интеллидженс сервис», с первых дней войны работавший в Швейцарии. Затем он был направлен в САСШ. В Россию прибыл через Владивосток. Сразу же по приезде в Петроград установил контакты с американским послом и с английским послом. Имел беседу с Аладьиным. Отправил письмо. Мы перехватили, но расшифровать пока не можем.

— С кем Моэм еще установил связи? — оживился Савинков.

— С Александрой Петровной Коротковой, дочерью известного анархиста. Но это давняя интимная связь.

«Сашенька?!. — удивился Борис Викторович. — Прелестная Сашенька… Негодная ветреница…» Он и сам, будучи в Лондоне и Париже, не устоял в свое время перед чарами княжны-изгнанницы.

— Писателю не докучайте. Письма, перехватывая и расшифровывая, отправляйте адресатам, — приказал он. Для себя же решил: «Моэмом займусь я сам. Приятно иметь дело с интеллигентным человеком».

— И еще одно, — в ровном, невыразительном голосе Медведева зазвучала нескрываемая обида. — В Петрограде начала действовать неизвестная нам самостоятельная военная контрразведывательная организация.

— На кого работает? — Это было сюрпризом и для Савинкова.

— Во главе ее поставлен полковник Гейман, один из офицеров туземной дивизии, откомандированный в столицу Ставкой. Гейман спешно налаживает связи со всеми офицерскими и монархическими группами в столице, Москве и других городах.

— Держать! — Савинков понял, что действия каких-то сил ускользают из-под его влияния. — Держать всех на коротком поводке! — И сам удивился, как легко усваивает терминологию сыскной службы.

Полученные от Медведева сведения он обсудил с Филоненко:

— Вот так-то: поп в гости — а черти уже на погосте. Все смотрят на Ставку, разинули пасти. Корнилова, этого младенца от политики, нельзя оставлять без присмотра ни на минуту: того и гляди вывалится из люльки. Немедленно выезжайте в Могилев, не спускайте с генерала глаз ни днем ни ночью. Следите и за ординарцем Завойко, за Аладьиным. Обо всем важном немедленно доносите мне.

Глава восьмая

10 августа

Вчера, обстоятельно поговорив с Пятницким, побывав на конспиративной квартире Московского комитета, Антон успел вернуться на Спиридоновку, к вечернему, заключительному заседанию «общественных деятелей». Разомлевшие после щедрого обеда с водками, ораторы хоть и не столь энергично, но продолжали все в том же духе. Но теперь Путко как бы обрел возможность четвертого измерения — ему стало легко, словно семечки из скорлупы, вышелушивать самую суть.

Выступал Пуришкевич. Кто в России не знал этого имени? Крупнейший землевладелец: тысячи десятин земли в Молдавии, самый правый в Думе последних трех созывов, в графе о принадлежности к партии записавший: «Черная сотня доблестного „Союза русского народа“». Он-то и был одним из создателей этого союза — банды погромщиков, уголовников, охотнорядских и гостинодворских громил, железными дубинками и ножами расправлявшихся с интеллигентами, студентами и гимназистами, с рабочими. У Антона был к ним и свой счет: это одна из таких банд напала на демонстрантов у Технологического института в пятом году и насмерть затоптала на булыжниках мостовой его отца… Так и осталось для Антона тайной: почему его отец, всегда чуравшийся политики, живший в мире своих формул, пошел в тот день со своими студентами-воспитанниками на улицу. Но именно тот день и определил судьбу самого Антона. Все, кто был причастен к «черной сотне», были и его личными врагами. И уж тем более атаман шайки Пуришкевич. Вскоре после первой революции союз разделился на две группировки. Во главе «Союза русского народа» остался некий доктор Дубровин, а новую, «Союз Михаила-архангела» возглавил Пуришкевич. Размежевались они прежде всего потому, что не могли поделить между собой деньги из «рептильного фонда», которые выдавал на их содержание Николай II. Существовала разница и в позициях: Дубровин не признавал Думы, а Пуришкевич мирился с нею и даже стал депутатом. Он неизменно занимал в Таврическом дворце самое правое кресло. Прежде Антон никогда не видел его в лицо — только фотографии. Теперь удивился: лысый бородатый пигмей, дергающийся, как от тика.

— …Россия не имеет правительства! Все классы общества предоставлены самим себе и находятся вне защиты права и закона! — кликушествовал сейчас он. — Нельзя строить иллюзии и не пристало жить мечтами! Правительством называется лишь та власть, которая способна карать виновных! Поставьте на место Советы, а лучше распустите их вообще — этих носителей разрухи и двоевластия, начав с Петрограда, пока граждане русские не сделают это сами! Но учтите: ждать уже недолго! Да, да! Недолго!

Угрожает. Кому? И кто же эти «граждане русские»?.. Теперь, после Февраля, союзы были распущены, а сами слова «черная сотня» и «михаило-архангельцы» стали, как мазутные клейма.

— Я — человек правых убеждений, как вы все знаете — монархист, здесь, в эту минуту всем сердцем поддерживаю партию народной свободы, отдаю свой голос конституционным демократам! И пусть это же сделают все остальные, ибо разбиваться на мелкие партии и группки нам ныне невозможно!..

Вот оно что: отныне Пуришкевич — друг Милюкова. До поры до времени, конечно. Потом, если приберет к своим окровавленным дергающимся рукам власть, покажет он конституционным демократам своих молодцов с кистенями! «У-у, мурло-антилихент!..» Путко живо представил тишайшего Павла Николаевича, окруженного мясниками с Гостиного двора…

Последним снова поднялся Рябушинский, воздел перевитые склеротическими венами желтые руки:

— Надо спасать землю русскую! Нам нужно правительство, которое буржуазно мыслит и буржуазно действует, правительство, которое положит в основу политики государственный разум торгово-промышленных кругов!..

Закрывая «Совещание общественных деятелей», без возражений приняли резолюцию: «…Пусть центральная власть, единая и сильная, покончит с системой безответственного хозяйничанья коллегиальных учреждений в государственном управлении». Избрали «Бюро по организации общественных сил» во главе с Родзянкой. В бюро вошел и Милюков.

Минувшую ночь Антон провел в доме Пятницкого. Спросил:

— Осип Аронович, у вас есть «Правда» за последние месяцы?

— А как же! С первого послефевральского номера. Он принес подшивку. Антон начал листать июньские номера. Вот: «Из какого классового источника приходят и „придут“ Кавеньяки?»

Пятницкий глянул из-за его плеча:

— А-а… Столько лет знаю, а не перестаю поражаться. Одна эта статья свидетельство гениальности. Будто и вправду Владимир Ильич обладает даром прорицания. Однажды, правда, кто-то брякнул ему об этом. Ильич страшно разгневался: «Архиглупость! Трижды чушь и мистическая абракадабра! Нужно просто внимательно изучать историю классовой борьбы, развитие ее в современном мире. Это и научит видеть суть явлений и, наоборот, общие принципы прилагать к конкретным событиям». Если бы это было так просто…

Антон углубился в статью. Владимир Ильич проводил параллель между событиями 1848 года во Франции и нынешними в России. Кавеньяк — это был и реальный, и собирательный образ военного диктатора. Генерал Луи Эжен Кавеньяк, ставший военным министром Франции, с яростной жестокостью подавил восстание парижских пролетариев. В статье Ленин обрисовывал классовую роль Кавеньяка: когда во Франции была свергнута монархия и к власти пришли буржуазные республиканцы, они, подобно кадетам Милюкова, стали жаждать «порядка», ибо ненавидели пролетариат и хотели положить конец революции. Они искусно использовали мелкобуржуазный социализм Луи Блана, стоявшего на позициях соглашательства с буржуазией. Позже Луи Блан сделался врагом Парижской коммуны. А тогда, в сорок восьмом году, французские буржуа «взяли» его в министры, превратив из вождя социалистических рабочих, каким он хотел быть, в прихвостня буржуазии. «Луиблановщина» — излюбленное Лениным обозначение оппортунистической, соглашательской тактики меньшевиков и иных предателей дела российской революции и интересов всего рабочего класса. Антону не раз доводилось встречать это емкое, как формула, определение. Казалось бы, столь разные фигуры — Кавеньяк и Луи Блан исторически обусловлены, доказывал теперь Владимир Ильич. Он ссылался на слова Маркса, который утверждал, что Кавеньяк олицетворял собой не диктатуру сабли над буржуазным обществом, а «диктатуру буржуазии при помощи сабли».