Заговор генералов - Владимир Понизовский

Как пощечина! «Ну, погодите, милейшие!..» Керенский покинул «Кресты» в самом отвратительном расположении духа. Зачем он, собственно, приезжал? Надеялся увидеть сломленных?.. Их не сломишь!.. Однако польза от визита есть: они ожесточили его сердце. Теперь он будет беспощаден!..

В голове шумело, и это мешало сосредоточиться, а день предстоял, как всегда, загруженный, расписанный по минутам. С утра — речь на съезде губернских комиссаров Временного правительства. Кабинет с учетом «пожеланий общественности» решил провести реформу местного самоуправления — ограничить деятельность городских, уездных и прочих Совдепов, предоставив правительственным комиссарам такие полномочия, какие были при царе у генерал-губернаторов. Комиссары по своей воле смогут распоряжаться и частями местных гарнизонов. Два месяца назад во ВЦИК подняли бы вой. Теперь проглотят.

После речи на съезде комиссаров — встреча с Френсисом. Нужно, чтобы посол посодействовал в скорейшем получении Россией долларового займа: денег в казне нет, каждый день содержания армии обходится в пятьдесят миллионов, а июньско-июльское наступление-отступление сожрало более двух миллиардов. Родзянки же с рябушинскими только обещают потрясти мошной. После обеда заседание правительства, на котором он утвердит закон о разгрузке Петрограда. Закон щекотливый. Надо привести в боевую готовность гарнизон, вызвать пару казачьих полков с фронта: по «плану разгрузки» предусматривается выдворить из столицы наиболее зараженные большевизмом заводы с Выборгской стороны, из-за Нарвской заставы, с Васильевского острова. Рабочим будет предъявлен ультиматум: или отправляться вслед за своими заводами, или — на улицу. Министр внутренних дел доложит также план выселения из Питера лиц, «представляющих опасность». Конечно, в первую очередь опять же большевиков. В Малахитовом зале Керенский намеченные законы проведет. А вот как встретит их улица?.. Пока не подойдут надежные части, надо держать все в секрете. И наконец, он обсудит с министрами ход подготовки к совещанию в Москве.

Он поставил условие: среди двух тысяч делегатов не должно оказаться ни одного большевика. Отдельного представительства партии не имели. Большевики могли просочиться только в общую делегацию ВЦИК. Неожиданно они сами помогли Керенскому: официально заявили, что считают Государственное совещание вредным для интересов пролетариата и России. Министр-председатель повелел Чхеидзе, чтобы тот, как председатель ВЦИК, лишил большевиков права войти в состав делегации Совдепов и тем самым присутствовать на. совещании в Москве. Чхеидзе послушно согласился.

Да, день предстоял напряженный. А голова, хоть проглотил целую горсть облаток, гудела, подобно колоколу. И засела в мозгу язвительная фраза из столь любимых Керенским латинских изречений, но произнесенная в камере «Крестов» Луначарским: «Finem respice» («He забывай о конце»)…

Начальник штаба Ставки доложил главковерху:

— На юге, в Румынии, происходит концентрация австро-венгерских войск. Однако меня особенно тревожит переброска новых германских дивизий на западный берег Двины, в непосредственной близости от Риги. Разведка сообщает, что эти дивизии сняты с Западного фронта.

— Что вы предлагаете?

— Принять безотлагательные меры к укреплению передовых позиций и выдвинуть резервы ближе к рубежам, во второй эшелон.

— Согласен.

— Вот сводки о случаях братания русских и вражеских солдат.

— Я же приказал открывать по братающимся огонь! — сердито процедил Корнилов.

— Для этой цели мы можем использовать только георгиевцев и «батальоны смерти», строевые подразделения отказываются стрелять.

— Подготовьте циркуляр.

Лукомский молча кивнул и направился к двери. Не успел он выйти, как в кабинете объявился Завойко. В обязанности ординарца входило наводить порядок в комнате и на столе верховного главнокомандующего. Вот и сейчас он собрал в стопку разрозненные бумаги. Глянул на донесения:

— Всё братаются? — И тут же откомментировал: — Наполеон говорил, что существуют два способа усмирить взбунтовавшуюся армию. Первый — распустить ее всю, до последнего солдата; второй — омыть ее кровью виновных. Третьего способа нет.

— Я уже приказал: стрелять!

— Правильно: сердоболие к отдельным преступникам — жестокость по отношению ко всей армии, — одобрил Завойко. — Но так можно перебить все свои полки, потому что солдаты воевать не хотят.

— Хм… — насупился Корнилов. — А вы что предлагаете?

— Как и Наполеон, тоже два способа. Первый — придумать такой лозунг, который задевал бы за сердце даже самого темного солдата. Скажем… — он почмокал сочными губами. — «Через горы трупов русских героев ты протягиваешь братскую руку убийце-врагу!» А?

— Воюют не словами.

— Имеется и второй способ. Более радикальный. Скажите, ваше высокопревосходительство, июльское отступление было нам во вред или на пользу?

— Что значит: «на пользу»? — с подозрением посмотрел на ординарца Корнилов. — Армия потеряла больше ста пятидесяти тысяч штыков! Отдала противнику обширные территории и огромные трофеи!

— Зато вы, Лавр Георгиевич, стали главковерхом, на фронте введена смертная казнь, а главное — мы разделались с большевиками. Нет, я считаю, что наше июльское поражение следует рассматривать как благодеяние для России. Оно прозвучало набатом к объединению всей страны.

— Н-не понимаю, — Корнилов пригнул голову, будто собираясь боднуть своего собеседника. — Не понимаю.

— Когда и где ожидается ближайшее наступление неприятеля?

— Возможно, в Румынии. Скорей, здесь, под Ригой.

— Оно-то и может стать вторым и решающим сигналом. Но к этому разговору, ваше высокопревосходительство, мы еще вернемся.

Завойко старательно щеткой стряхнул пылинки с сукна стола.

Глава седьмая

9 августа

И снова на Спиридоновке говорили-говорили. Похоже было, что каждый из трехсот господ, собравшихся в особняке Рябушинского, жаждал щегольнуть красноречием.

— Народ-богоносец, великий в своей простоте, подпал под власть утробных материальных интересов!..

— Старые связи, коими Россия держалась, рассыпаны, а нового ничего не создано!..

— Мы, как представители партии, всегда защищавшей принципы государственности и законности, полагаем, что…

— Попытка поставить революцию выше России оказалась гибельною!..

Запомнить, кто именно и что изрекает, Антон был не в силах. А надо бы. Он достал блокнот и начал записывать, как когда-то на лекции. «Князь Трубецкой: Необходима сильная национальная власть… Шульгин: Ныне у нас не монархия и не республика — государственное образование без названия!.. Генерал Брусилов: От имени офицерского корпуса я заявляю…»

Милюков легко дотронулся до его руки:

— Вас не ангажировала какая-нибудь газета, мой юный друг? — Мы, все собравшиеся, договорились не выносить из избы…

— Нет, Павел Николаевич, — пряча блокнот, ответил поручик. — Это для себя. Столько знаменитых лиц. А в голове полнейшая сумятица.

Профессор негромко, даже не размыкая губ с зажатым в них мундштуком трубки, засмеялся. Отнял трубку:

— Вы когда-нибудь в Русском музее разглядывали, ну, скажем, Верещагина или Коровина вот так? — он поднес ладонь к самым глазам. — Хаос разноцветных мазков. А отойдите на десяток шагов от полотна — эпическая картина!

И на второй день профессор все так же сидел в дальнем углу, рядом с Антоном. Лишь после выступления генерала Алексеева, потребовавшего «оздоровления армии», он снова попросил слова:

— Мы услышали речь, исполненную глубокой государственной мудрости, сказал он, но тут же и смягчил требования генерала, придав им обтекаемость, и заключил: — Единственная подлинно культурная сила, созданная русской историей, — это ее надклассовая интеллигенция.

Вождь кадетов в близком общении казался деликатным скромным старичком. За эти неполные два дня у Путко и Милюкова установились приятные взаимоотношения. Может быть, седовласому профессору импонировало знакомство с офицером-фронтовиком, если и не самым молодым среди собравшихся, то конечно же самым младшим в чине?.. Покровительствуя, Павел Николаевич в то же время держал себя с поручиком корректно, сам был готов на мелкую услугу. Оказалось, что он тоже снял номер в «Национале», и они по возвращении вчера со Спиридоновки даже поужинали вместе. Профессор расспрашивал об армейском житье-бытье, с грустинкой вспоминал свои собственные младые лета, знакомство с отцом Антона, Владимиром Евгеньевичем. Да-да, он знает, что мать Антона вторично вышла замуж. За барона Томберга. Он и с бароном в давней дружбе, а Ирина Николаевна — очаровательнейшая женщина, право слово — звезда Пальмиры. Очень жаль, что он раньше не был знаком с ее сыном. И очень жаль, что баронесса и барон в столь продолжительном отъезде: и при нынешнем правительстве барон выполняет важную миссию при штабе союзников… А может быть, оно и к счастью, что они пережидают это смутное время в цивилизованной Европе… Профессор за ужином выпил лишь бокал сухого вина, зато окутал Антона клубами благоуханного табачного дыма.