Заговор генералов - Владимир Понизовский

— У меня есть особая цель, — проговорил он. — Разъясню в ближайшие дни. Дополнительно распорядитесь Пятую Кавказскую дивизию расположить в районе Бело-острова. Выполняйте.

Вернувшись к себе, Лукомский начал колдовать над картами.

Кавказская туземная дивизия, о которой шла речь ранее, была усиленного состава. В нее входили Дагестанский, Ингушский, Кабардинский, Татарский, Черкесский и Чеченский кавалерийские полки, а также Осетинская пешая бригада и Донской казачий артиллерийский дивизион. Дивизия была сформирована из добровольцев-горцев; русских офицеров и солдат в ней почти не было — только артиллеристы и связисты. Командовал ею генерал-лейтенант князь Багратион, недавний любимец царя. Дивизия даже и официально именовалась в служебной переписке «дикой». Итак, с Березины перевезти ее в Ново-Сокольники… Начальник штаба измерил расстояние циркулем. От нового места дислокации до Петрограда — четыреста тридцать верст, до Москвы немногим больше. Пятая Кавказская дивизия, которую Корнилов назвал сегодня, входила в Первый конный корпус, дислоцировавшийся в Финляндии. Снять ее с фронта? Зачем?..

Лукомский снова расставил ножки циркуля. От Бело-острова до столицы менее тридцати верст. М-да… Что же задумал Корнилов?..

Какими бы ни были его планы, приказ главковерха надлежит выполнять. Вызвав адъютанта, начальник штаба продиктовал ему тексты телеграмм главкоюзу Деникину и главкосеву Клембовскому:

— Зашифровать и немедленно отправить.

И Наденька, и ее брат были дома. Сашка, на лице написано, злой как черт.

— Что у тебя стряслось, Александр?

— Хозяева надумали всех рабочих вообще подчистую, на улицу! Керя их поддерживает: или, мол, вывозить «Айваз» куда-нибудь из Питера, или локаут… Наш красный «Айваз» у них как кость в глотке. Ну да ничего! Держимся!

Он тряхнул кудрями. Разом повеселел.

— А я, друзья, уезжаю. — Антон раскрыл ранец, начал укладывать вещи.

— Уезжаете?.. — жалобно, эхом, отозвалась девушка. — На фронт возвращаетесь?

— Нет. Пока что в Москву.

— А на обратном пути?.. — она оборвала. Но в голосе ее было столько мольбы, что у Антона перехватило дыхание.

— Постараюсь обязательно заскочить, сестренка.

— Ничо, наш Выборгский продержится! — Сашка был весь в своих заботах. — Наш Выборгский — крепость! Знаешь, кто членом нашей районной организации большевиков? Ленин! При мне — не вру! — в мае у нас в райкоме на Сампсониевском партийный взнос платил. Разглядел его. Ближе стоял, чем вот к тебе. А кто у нас и Выборгской районной думе? Жена его, вот кто!

— Не может быть!

— Вот те… Голову об заклад! Надежда Константиновна Крупская-Ленина. Заведует культурно-просветительным отделом.

— Чем же она там, в думе, занимается?

— Школы устраивает, разные прочие просветляющие мозги обчества, молодежь в социалистический союз собирает. В общем: культура и просвещение — так и называется.

— Постой-постой…

Эта мысль возникла у Антона еще раньше. В лазарете и в первые, зимой, дни в этой хатке он улавливал яркое, самобытное в характере Наденьки. Ее чудный голос, ее обостренная впечатлительность, чистота, доброта и в то же время ее необразованность, растрепанные представления о происходящем, составленные из сплетен в хвостах да неумелых объяснений брата, ее наивно-простодушный взгляд на мир… Она как чистый лист, на который жизнь может нанести любые письмена. А надо, чтобы писал их кто-то умный и чуткий. Надежда Константиновна — ничего лучше и придумать невозможно.

— Вот какое тебе партийное задание, забастовщик: завтра же поутру отправишься в думу, к Крупской. Записываться в ее клуб или школу.

— Мне-т зачем? Я на полный процент образованный. Пишу-читаю!

— «Воопче-то», да, — слегка поддразнил его Путко. — Хотя тоже не повредило бы мозгам… Да сейчас не о тебе речь: сестру отведешь. Так и скажешь: товарищ Владимиров просил взять ее под опеку. Она меня знает. И в молодежный союз запишешь ее.

— Да я ж сам говорил Надьке, язык обломал — она ни в какую!

— Пойду, Антон Владимирович! — выдохнула, просияв, Наденька. Побегу!.. Все, что вы скажете!.. — на глазах ее выступили слезы, а лицо зарделось. Она отвернулась. — Дура я глупая…

Сашка обалдело уставился на сестру:

— Вот те на! Пойми-разберись… Разве их натуру поймешь? — И, вздохнув, согласился: — Поведу.

Глава шестая

8 августа

Утром Антон вышел на привокзальную площадь в Москве. Сказал извозчику:

— Подбрось, братец, в какую-нибудь гостиницу поближе к Спиридоновке. Только чтоб без клопов была.

— В лучшем виде, господин ахвицер! — кучер натянул вожжи.

Утро было солнечное, омытое недавним дождем, настоянное на запахе лип. Буланые несли, цокая подковами по булыжникам.

Или уж очень геройски выглядел «ахвицер», или возница по-своему понял его просьбу, но подкатил и с шиком остановил свою карету у сверкающих бронзой и зеркальными стеклами дверей «Националя» — одной из самых роскошных гостиниц Москвы, напротив Кремля.

«Что ж, шикнем!..» — решил Путко. В номере привел себя в порядок, снял бинт, заклеил шрам на лбу пластырем, надраил сапоги.

От Никитского бульвара, еще на подходе к Спиридоновке толпился народ. Вдоль тротуаров теснились автомобили и экипажи. Юнкера в парадных мундирах с белыми нарукавными повязками, в белых перчатках дирижировали на мостовой. У высокой каменной ограды с узорной решеткой поверху, из-за которой выступали колонны и лепной карниз светло-желтого здания, юнкера образовали сплошную цепочку, а в воротах стояли прапорщики с адъютантскими аксельбантами.

— Господин поручик, ваш билет!

— Я по приглашению… К профессору Милюкову Павлу Николаевичу.

— Один момент-с!

В открытую широкую дверь ограды виден был проезд к парадной лестнице. На ступенях ее появился Милюков:

— Пропустите. — Протянул руку: — Прошу, мой юный друг! Очень рад, что решили приехать. Не пожалеете. Как добрались?

Обходительный, внимательный. Сразу помог освоиться в непривычной обстановке. С профессором все раскланивались, а он, в свою очередь, представлял офицера с пластырем на лбу и «Георгиями» на груди:

— Познакомьтесь!.. Имею честь!.. Любите и жалуйте!..

Будто ожили журнальные портреты: огромный, с короткой, как у новобранца, стрижкой на лысеющей голове, с проницательными глазами под нависшими верхними веками Родзянко; седой, но чернющие усы — генерал от инфантерии Рузский, бывший главкосев; генерал от кавалерии Брусилов; профессор князь Трубецкой; московский промышленник и меценат Третьяков; семидесятипятилетний седобородый патриарх анархистов князь Петр Алексеевич Кропоткин… Наверное, только один Антон был среди собравшихся не знатен, не увенчан славой или не богат.

Просторный парадный зал дворца заполнялся. Кресла были расставлены свободно, вокруг столиков с напитками и фруктами. Милюков пригласил Антона сесть рядом с собой. Наконец, двери затворились. Путко окинул помещение взглядом: собралось человек триста-четыреста.

— Пресса не допущена, — поведал Павел Николаевич. — Здесь мы — лидеры некоторых партий, выдающиеся общественные деятели, военачальники, промышленники и финансисты — в непринужденной обстановке просто обменяемся мнениями, как нам жить дальше, как спасать матушку-Русь… — Он глубоко, многоступенчато вздохнул. — К сожалению, договорились, что не будем курить.

Достал трубку, сунул мундштук в рот.

— Господа! Дорогие гости! Разрешите нашу встречу считать начавшейся, поднялся от столика в красном углу зала изможденный старик. Кожа его лица и рук была желтой. Лимонным цветом отливали даже глаза. — Позвольте мне сказать несколько слов.

Раздались хлопки.

— Кто это? — шепотом спросил Путко.

— О, мой друг! Да это же сам хозяин, выдающийся муж земли русской Рябушинский.

— Господа, я надеюсь, что здесь собрались единомышленники, всем сердцем чувствующие боль за судьбу России, недавно еще такой великой и могучей, а ныне отданной на поругание разбойникам без роду, без племени, действующим под знаменами красного петуха и черного передела! Давайте же, господа, вложим персты в язвы: уясним для себя причины наших бед и найдем лекарство для оздоровления нашей матери-родины! — спазма перехватила жилистое горло старика. Антон увидел, как судорожно бьется его кадык. Рябушинский справился с приступом. — Прежде чем передать права председателя нашего собрания глубокоуважаемому и всеми горячо любимому Михаилу Владимировичу Родзянке, я позволю себе повторить слова, которые сказал пять дней назад здесь же, в первопрестольной, на Всероссийском торгово-промышленном съезде — да пусть услышат их по всей Руси! Я сказал: «Нужна костлявая рука голода и народной нищеты, чтобы она схватила за горло лже-друзей народа, членов разных комитетов и Советов, чтобы они опомнились!»