Остров Немого - Гвидо Згардоли

В комнату вошла Ранхиль.

Она вернулась с ежедневной прогулки, которую совершала в любую погоду.

– Там так хорошо, – сказала она. – Первые теплые дни в году! Как же я люблю это время!

В руках Ранхиль держала букетик шалфея.

Видар, не оборачиваясь, пробормотал что-то в знак согласия. Он стал худым невысоким мужчиной с тонкими чертами лица и сдержанными манерами. Большие квадратные очки смотрелись на его лице неестественно.

– Чем занимаешься? – спросила Ранхиль.

Сегодня она надела узкие брюки и клетчатый шерстяной кардиган поверх черной водолазки. Давно поседевшие волосы она теперь коротко стригла. Ранхиль медленно подошла к сундуку. С юности у нее осталась привычка делать всё неспешно.

– Что-то ищешь?

Видар не ответил. Он гладил пальцами надпись на сундуке.

Женщина поставила букет в вазу с узким горлышком, налила в нее воды и присела рядом с названым братом.

– Арне Бьёрнебу, – прочитала она. – Тысяча восемьсот шестнадцатый год. Столько лет прошло.

Видар посмотрел на нее.

– Сто пятьдесят, – уточнил он.

– Сто пятьдесят? Твою налево! – воскликнула Ранхиль, улыбаясь их старой шутке.

Ей было за пятьдесят, и она уже рассталась с мыслью о замужестве. Она жила словно кошка у печки, встречая и провожая дни. Заботилась о тете Агнес, после того как та овдовела, и об отце – пока оба не умерли. А теперь присматривала за матерью, Лив, которой недавно исполнилось восемьдесят: за исключением небольших провалов в памяти, она в остальном неплохо себя чувствовала.

Ранхиль не стала ни вышивальщицей, ни пианисткой, хотя ее изящные и сильные руки прекрасно справились бы и с тем и с другим.

Но она рисовала. И весьма успешно. Пейзажи с высоким небом, исполненные яркими красками, украшали стены их дома. На некоторых картинах был маяк – точь-в-точь как на острове. Но не всегда.

У нее было несколько выставок – сначала в Арендале, а затем и по всей стране. Однажды она даже побывала в одном из городов Швеции, где получила художественную премию. Но ни люди, ни лодки никогда не появлялись на ее картинах. Таким Ранхиль видела остров и море вокруг него. Она утверждала, что эти пейзажи принадлежат будущему – тому, где нет людей, но есть старый маяк. И небо там невероятных цветов. Только, когда она об этом говорила, ее спокойное сияющее лицо делалось грустным.

Арнульф и Карин с четырьмя детьми давно переехали в город – в старый дом, который принадлежал отцу Арнульфа. Вот так на острове остались только трое: Видар, Лив и она.

Случалось, что Ранхиль с ностальгией вспоминала о веселом довоенном времени, о патефоне брата Арне, который звучал с утра до вечера, о криках подрастающих детей, веселой неразберихе, царившей на острове, тяжелом труде в ненастную порой погоду.

Теперь остров казался почти необитаемым, а дом – опустевшим. Не было детей, которые захотели бы продолжить дело отцов. Ее молодые родственники учились в других городах, и в их будущем не было места забытому маяку.

Некоторые уже закончили обучение, став первыми из семьи Бьёрнебу, кто достиг столь желанной цели. Например, Штеффен и Андрин Весос, дети ее двоюродной сестры Карин.

Штеффен изучал экономику, а Андрин стала одной из первых женщин-врачей в Норвегии и вышла замуж за своего коллегу Тобиаса Бойера. У них родилось трое детей, и, может, однажды они тоже станут врачами, как и родители.

Второй сын Карин, Симон Весос, работал в городе Эльверум в компании «Норвежская древесина», основанной в начале века путем слияния старой «Мебельной фабрики Якхельна и Бьёрнебу» с «Речными перевозками Олсена». У него было уже два сына, Юн и Карл. Старшая дочь Карин, Мари, жила за границей, в Испании.

Сестра Ранхиль Тея родила четырех детей. Старший, Кристоффер, работал адвокатом в Кристиансанне.

Ранхиль, Видар и ее мать виделись с Асбьёрном раз в две недели по воскресеньям, когда отправлялись в Арендал – пообедать у него в заведении. Много лет назад это был трактир Хетиля, а теперь – модный ресторан, где фирменным блюдом был, конечно же, десерт дравле.

Кроме Виктории у Асбьёрна было еще три помощника – дети Тур, Лене и Арне. Правда, Лене только что родила близнецов Тома и Анну и поэтому всё время и силы посвящала малышам.

Бьёрнебу покинули свое родовое гнездо, безопасную гавань, которая защищала и растила их в течение полутора веков. Они разъехались по всему миру, завели семьи. Только эта мысль – о новых ростках дерева Бьёрнебу – примиряла Ранхиль с неизбежной горечью перемен.

Видар поднял крышку сундука, и она вернулась к действительности.

– Кстати, я так и не знаю, что там внутри, – сказала она.

– Серьезно?

– Ну, может, заглядывала в детстве. Не помню.

Они подняли пожелтевшую простыню, под которой лежала старая одежда, несколько книг, ржавые лампы, фарфоровая кукла с печальным взглядом и таинственный сверток внушительного размера. Пока Видар разворачивал его, Ранхиль пристально разглядывала куклу.

– Кажется, я играла с ней. – Она попыталась повторить грустное выражение лица.

– Должно быть, она очень старая, – заметил Видар, рассеянно взглянув на куклу, и сосредоточился на свертке. Он быстро снял последний лоскут, и в его руках оказался портрет семейной пары.

– Это же Корнелиус! – воскликнула Ранхиль, указывая на мужчину.

Видар засмеялся.

– Похож, правда. Но это не он. Это тот же человек, чей портрет висит в лавке.

– Пелле Йолсен?

– А это, наверное, его жена.

– Красивая пара, – заметила Ранхиль. – И написан хорошо, – добавила она, окинув картину критическим взглядом художника.

Видар снял очки и стал разглядывать стекла на свет.

– Слушай, я тут кое-что подумал, – сказал он, вытащив из кармана носовой платок.

– Что?

– Сто пятьдесят лет назад маяк перешел к Арне Бьёрнебу.

– Кто знает, кем