Семейство Майя - Жозе Эса де Кейрош

Продолжать разговор было нельзя, и Карлос отошел от графини. Дона Мария, не терявшая его из вида, тут же поманила Карлоса к себе ласковым и лукавым взглядом. Когда он подошел, она потянула его за рукав, заставив наклониться, и многозначительно прошептала:

— Как она сегодня элегантна!

— Кто?

Дона Мария нетерпеливо передернула плечами.

— Как кто? А кому еще быть? Ты, мой милый, отлично знаешь. Графиня… Соблазнительная особа.

— Да, она весьма элегантна, — ответил Карлос холодно.

Стоя возле доны Марии, он рассеянно извлек из портсигара папиросу и держал ее в зубах, погруженный в свои мысли; слова графини вызвали в нем раздражение. Ехать с ней в Порто! Снова эта сумасбродная настойчивость, назойливое желание распоряжаться его временем, его поступками, его жизнью! Он еле удержался, чтобы не подойти к ней и не сказать, что не поедет, — прямо, коротко и безо всяких мотивов и объяснений, как это сделал бы какой-нибудь грубиян.

Сопровождаемая молчаливым стройным секретарем Стейнброкена, графиня направилась к Карлосу; ее веселый взгляд, брошенный ему, взбесил его еще более: уверенный блеск глаз и умиротворенная улыбка графини говорили о том, что она не сомневается в его покорности.

Так оно и было. Едва секретарь откланялся, графиня, невозмутимо и не обращая внимания на сидевшую почти рядом дону Марию, заговорила с Карлосом по-английски, показывая на поле, чтобы все думали, что речь идет о лошадях Дарка, и объяснила ему, как чудесно она все придумала. Вместо того чтобы ехать в Порто во вторник, она поедет туда в понедельник ночным поездом в отдельном купе, взяв с собой только горничную-шотландку, которой она полностью доверяет. Карлос поедет этим же поездом. А в Сантарене они оба сойдут и проведут ночь в отеле. Наутро она отправится в Порто, а Карлос вернется в Лиссабон…

Карлос смотрел на нее во все глаза: он просто онемел от изумления. Такого сумасбродства он не ожидал. Он думал, что она зовет его в Порто, Чтобы тайно видеться с ним в какой-нибудь сельской хижине, совершать вместе романтические прогулки в Фос… Но провести ночь, в отеле, в Сантарене!

Карлос лишь возмущенно повел плечами. Как они могут сойти вместе с поезда в Сантарене, где всегда можно встретить знакомых, а потом еще явиться в отель под видом супругов? Графиня отвечала, что ею все предусмотрено. Никто ее не узнает: она закутается в water-proof и наденет парик.

— Парик?

— Гастан! — вдруг предостерегающе прошептала она.

Граф, подойдя к Карлосу сзади, нежно обнял его за талию. Ну, что скажет Карлос о скачках? Весьма оживленно, не правда ли? Много нарядных дам, и все устроено довольно пышно… В грязь лицом не ударили. Эти скачки доказывают то, о чем он всегда говорил: все самые утонченные плоды цивилизации прекрасно приживаются в Португалии…

— Наша нравственная основа, Майа, как и физическая, — благодатная основа!

Графиня отошла и села рядом с доной Марией. Телес да Гама, появившись вновь, все с тем же шумным рвением, с каким он хлопотал об общей ставке, теперь вызывал Карлоса на трибуну, чтобы тот тащил билет и держал пари с дамами…

— Гувариньо! Идите-ка и вы сюда, старина! — кричал Телес да Гама. — Какого черта! Следует это поддержать, хотя бы из патриотизма.

Из патриотизма граф снизошел до участия в общей ставке.

— Полезно, — сказал он, беря Карлоса под руку, — подкармливать утонченные развлечения. Я уже однажды говорил в палате: роскошь — хранительница устоев.

Наверху, в углу доселе безмолвной трибуны, среди зрительниц и вправду разгорелось оживление, и даже несколько чрезмерное, — в любой момент оно могло обернуться скандалом.

Виконтесса де Алвин тщательно свертывала билеты общей ставки; секретарша из русской миссии с красивыми зелеными глазами, уже сбитая с толку, в отчаянии вынимала монеты по пять тостанов и что-то лихорадочно отмечала в своей афишке. Одна из сестер Пиньейро, отличавшаяся особой худобой, в легком платье а-ля мадам Помпадур, обнажавшем ее торчащие ключицы, авторитетным тоном, по-английски, высказывалась в пользу той или иной лошади, а Тавейра, впав возле дамских юбок в умиленную расслабленность, одним дамам шутливо пророчил разорение, а другим грозил, что будет жить на их счет… И все мужчины, оттирая друг друга, жаждали держать пари с Жоаниньей Вилар; а она, опершись спиной о барьер трибуны, пухленькая и томная, улыбалась и запрокидывала голову, полуприкрывая глаза длинными ресницами, и ее округлая, как у горлинки, грудь, казалось, притягивала жадные мужские руки.

Телес да Гама меж тем все более усиливал веселую суматоху. Билеты были свернуты, и понадобилась шляпа. Но мужчины, внезапно воспылав к своим шляпам необыкновенной любовью, не желали доверить их возбужденным дамам; один молодой человек дошел до того, что с криком вцепился в поля своей шляпы обеими руками.

Секретарша из русской миссии, сгорая от нетерпения, предложила воспользоваться матросской шапочкой своего сынишки, толстого мальчугана, — тот неподвижно, словно тряпичная кукла, сидел в сторонке. Жоанинья Вилар перемешала билеты и теперь со смехом встряхивала шапочку, а секретарь Стейнброкена, священнодействуя, собирал в свою большую шляпу монеты, которые падали туда, одна за другой, с серебряным звоном. Самым волнующим был момент, когда нужно было тащить билеты. Поскольку ставить приходилось всего на четырех лошадей, а участвовали в общей ставке пятнадцать персон, имелось одиннадцать пустых билетов, которых все опасались. Все жаждали вытащить третий номер, номер Шалуна, лошади Дарка, претендовавшей на Национальный приз. И потому каждая дамская ручка, которая слишком долго обшаривала шапочку, ощупывая билеты, вызывала шутливое негодование и бурное веселье.

— Сеньора виконтесса выбирает слишком долго! Она сама свертывала билеты и знает их на ощупь… Нехорошо жульничать, сеньора виконтесса!

— Oh, mon Dieu, j'ai Миньотка, cette rosse!

— Je vous l'achette, madame![84]— Сеньора дона Мария Пиньейро! Вы вытащили сразу два билета!..

— Ah! Je suis perdue… Blanc![85]

— И я! Нужно сделать еще ставку. Давайте сделаем еще общую ставку.

— Да, да! Еще ставку, еще!

Тут с более высокой ступеньки, где она развертывала билет, сошла необъятная баронесса фон Грабен. Она вытащила Шалуна, но, с надменным видом и как бы не понимая своей удачи, стала расспрашивать, что за лошадь Шалун. Когда же граф Гувариньо очень серьезно объяснил ей, какое сокровище эта лошадь, что Шалун — почти национальная гордость, баронесса, обнажив в улыбке свои зубищи, снизошла до того, что выдавила из глубины своих телес: «C'etait charmant». Все не скрывали своей зависти к баронессе; а она вновь, взгромоздясь на свой трон, принялась величественно обмахиваться веером.

Вдруг послышался приближавшийся конский топот; пока на трибуне тащили билеты, уже пустили лошадей, и теперь они проходили мимо трибуны. Все повскакали с мест, схватившись за бинокли. Стартер еще стоял на поле, наклонив к земле красный флажок, а лошадиные крупы уже удалялись по кругу, блестя на солнце, и куртки жокеев раздувались на ветру.

Возбужденные голоса утихли, и звенящая знойная тишина прекрасного летнего дня обволокла все вокруг. В прозрачном воздухе, под уже смягчившими свою резкость солнечными лучами, все обрело приятную для глаза четкость: напротив трибуны, на поле, отливала легкой желтизной трава; на площадке для экипажей то и дело вспыхивали на солнце то стекло фонаря, то металлические бляхи на сбруе, а на сиденье вдруг обрисовывалась фигура в цилиндре; и по зеленому скаковому кругу бежали лошади, издали казавшиеся игрушечными, но ясно различимые на ярком свету. Вдали белые дома окрасились розовой акварелью, а горизонт, сверкая солнечной позолотой и бликами на речной глади, погружался в сияющую дымку; синеватые холмы искрились в ней подобно драгоценным опалам…

— Шалун! — воскликнул за спиной Карлоса какой-то господин, стоявший на верхней ступеньке.

Лошадь под красно-белым жокеем действительно вырвалась вперед. Две другие лошади шли вровень, а за ними усыпляюще-мерным галопом шел последним Владимир, впервые пущенная лошадь Дарка, светло-гнедой масти, почти белая на ярком солнце.

Секретарша из русской миссии захлопала в ладоши я стала дразнить Карлоса: ведь именно он вытащил билет с номером Владимира. А ей выпал номер Миньотки, унылой клячи Мануэла Годиньо; секретарша и Карлос держали пари на перчатки и миндаль в сахаре. Красивые зеленые глаза секретарши уже не раз ловили взгляд Карлоса; теперь она похлопывала его по руке веером, шутила, торжествовала…

— Ah, vous avez perdu, vous avez perdu! Mais c'est un vieux cheval de fiacre, votre Vladimir![86]

Почему старая извозчичья кляча? Владимир — лучший из молодых еще не объезженных жеребцов Дарка! И может быть, он еще прославит Португалию, как в свое время прославил Францию Гладиатор! И его слава, пожалуй, затмит славу, Камоэнса…