Семейство Майя - Жозе Эса де Кейрош

— И он отбыл, — заключил Дамазо, обернувшись, чтобы поздороваться с виконтессой де Алвин и Жоаниньей Вилар, которые спускались с трибуны. — Он отбыл, а она переехала. Я даже позавчера заезжал к ней, но не застал дома… Знаешь, чего я боюсь? Она теперь одна и, опасаясь любопытства соседей, не захочет, по крайней мере поначалу, чтобы я бывал у нее слишком часто… Как ты думаешь?

— Возможно… А где она живет?

В двух словах Дамазо объяснил ему, где поселилась мадам. Это очень забавно, но она живет в доме Кружеса! Мать Кружеса уже несколько лет сдает меблированные апартаменты в бельэтаже: зимой там жил Бертонни, тенор, с семьей. Дом содержится в отменном порядке, и Кастро Гомес давно его приглядел…

— И мне весьма удобно, это рядом с Клубом… Так ты не поднимешься на трибуну поболтать с женским полом? Тогда прощай… Графиня Гувариньо сегодня — настоящий шик! И она жаждет любовника! Гуд бай!

Карлос видел графиню; разговаривая с доной Марией, виконтессой де Алвин и Жоаниньей Вилар, она не переставала призывать его беспокойным взглядом и поминутно то закрывала, то распускала большой черный веер. Но он не отвечал на ее призывы и продолжал стоять на ступеньке трибуны; рассеянно закурил, весь во власти слов, услышанных им от Дамазо, слов, которые провели в его душе сияющую борозду надежды. Теперь, когда он знал, что она в Лиссабоне одна и живет в доме Кружеса, ему казалось, что он уже познакомился с нею; он ощущал себя совсем близко от нее: ведь он мог в любую минуту переступить порог этого дома и подняться по ступенькам, по которым поднималась она. Его воображение уже рисовало ему предстоящую встречу, случайно оброненное слово, нечто неуловимое, что тончайшей нитью все более и более будет связывать их судьбы… И тут им овладело ребяческое нетерпение: отправиться туда сегодня же, сейчас же, и на правах друга Кружеса подняться по лестнице, постоять перед ее дверью — быть может, он услышит ее голос или звук фортепьяно, уловит нечто связанное с ее жизнью.

Взгляд графини не оставлял его в покое. Карлос, раздраженный, подошел к ней; она покинула дам и, прогуливаясь с Карлосом, снова заговорила с ним о Сантарене. Но он весьма сухо объявил ее затею нелепой.

— Почему?

Как почему? По всему. Все это опасно, неудобно и смешно… Ей, женщине, простительны подобные романтические фантазии, но он — мужчина и должен сообразовывать свои поступки со здравым смыслом.

Кровь бросилась ей в лицо; она закусила губу. Здравый смысл тут ни при чем. Она видит его холодность. Она стольким рискует, а он не может ради нее примириться с неудобствами всего на одну ночь!..

— Нет, вовсе не это!..

Но тогда что же? Он боится? Но это нисколько не опаснее, чем их встречи в доме тети. Никто ее не узнает в парике, под вуалью, закутанную в water-proof. Они приедут ночью и сразу займут номер в отеле, откуда не будут выходить; ее горничная избавит их от необходимости обращаться к гостиничным слугам. А на следующий день она ночным поездом уедет в Порто, и все… В этой безудержной настойчивости она вела себя, как мужчина, как соблазнитель в пылу упорной страсти, искушая его, возбуждая своим желанием; а он, подобно женщине, страшился, тайно вожделея. Карлос чувствовал это. Его сопротивление ей, предлагающей ему ночь любви, становилось смехотворным; в то же время от ее полуоткрытой груди исходил столь неистовый жар, что мало-помалу его упорство растопилось. Его взгляд зажегся ответным желанием, и, когда это вспыхнувшее пламя мгновенно отразилось в ее черных, влажных, жаждущих глазах, суливших ему тысячи любовных наслаждений, он, побледнев, пробормотал:

— Ну что ж, прекрасно… Завтра ночью, в Сантарене…

В ту же минуту вокруг послышались какие-то иронические восклицания: одна-единственная лошадь, проскакав круг мирным галопом, не спеша прошла финиш, словно наездник совершал воскресную прогулку по Кампо-Гранде. Публика не могла уразуметь, что это за странные скачки, в которых участвует одна-единственная лошадь, но тут в сиянии лучей спускавшегося над рекой солнца вдруг показалась несчастная белая кляча: она резко и коротко дышала и шла из последних сил, нещадно погоняемая жокеем, одетым в красно-черные цвета. Когда наконец она достигла финиша, пришедший раньше наездник успел отдать лошадь груму и вернуться пешком к финишному столбу, где и стоял, опершись о веревку, и беседовал с приятелями.

Зрители при виде запоздавшей клячи так и покатились со смеху. И это скачки на Королевский приз!

После этих позорных скачек состоялась еще одна — на Утешительный приз, но публика уже утратила всякий интерес к лошадям. Очарованные тихой и сияющей красотой вечера, многие дамы, последовав примеру виконтессы де Алвин, спустились на поле, устав от долгого сидения на трибуне. Появились еще стулья; и повсюду на примятой траве расположились группы, оживляемые светлым платьем или ярким пером на шляпе; и словно в гостиной раскуривались папиросы и завязывались беседы. В кружке доны Марии и виконтессы де Алвин замышлялся грандиозный пикник в Келуше. Аленкар и Гувариньо обсуждали реформу школьного образования. Подавляя всех своей массивностью, баронесса фон Грабен, окруженная дипломатами и юнцами с биноклями на шее, чревовещала о Доде, которого она находила tres agreable[91]. И к тому времени, когда Карлос покидал ипподром, скачки были забыты и все наслаждались этим soiree на чистом воздухе, где слышался негромкий говор, шуршанье вееров и отдаленные звуки штраусовского вальса.

Карлос после долгих поисков Крафта нашел его в буфете в обществе Дарка и других — они продолжали пить шампанское.

— Я должен вернуться в Лиссабон, — сказал Карлос Крафту, — и поеду в фаэтоне. Прости, что вынужден так нелюбезно тебя оставить. Как освободишься, приезжай в «Букетик».

— Я отвезу его, — закричал Варгас; галстук у него съехал на сторону. — Я отвезу его в коляске. Я о нем позабочусь… Крафта я беру на себя… Дать расписку? Здоровье Крафта, этот англичанин мне по вкусу… Урра!

— Урра! Гип, гип, урра!

Вскоре, гоня во весь опор, Карлос выехал на Шиадо и свернул на улицу Святого Франциска. Он ехал в странном и сладостном смятении, уверенный, что она теперь одна в доме Кружеса. Взгляд, который она бросила ему из кареты в их последнюю встречу, звал его; бурное пробуждение неясных надежд возносило душу к небесам.

Когда он подъехал к дому, чья-то рука не спеша задернула шторы на одном из окон. Тихая улица уже погружалась в сумерки. Бросив кучеру поводья, Карлос пересек патио. Он ни разу не был у Кружеса и никогда не поднимался по этой лестнице; она показалась ему отвратительной: не устланная ковром, с голыми, грязными стенами, белевшими в сгущавшейся темноте. Так вот где она живет. Он с благоговением остановился у трех окрашенных синей краской дверей: средняя была наглухо закрыта и подперта соломенной скамейкой. У правой двери висел колокольчик с большим шаром на конце веревки. За дверьми не слышалось ни малейшего шороха: эта тяжелая тишина и медленно задернутые шторы словно окружали обитателей квартиры атмосферой одиночества и недоступности. Карлоса охватило отчаяние. Что, если теперь, в отсутствие мужа, она станет вести жизнь замкнутую и уединенную? И он больше не сможет увидеть ее и посмотреть ей в глаза?

В растерянности он поднялся на этаж выше, к Кружесу. Он даже не знал, как он объяснит ему свой неожиданный и неуместный визит… И почувствовал облегчение, когда вышла служанка и сказала, что молодого сеньора нет дома.

Выйдя на улицу, Карлос сам взял поводья и не торопясь направил фаэтон к Библиотечной площади. Затем, шагом, вернулся вновь к дому Кружеса. За белой шторой теперь виднелся слабый свет. Карлос остановился и долго созерцал его, словно свет звезды.

Подъехав к «Букетику», Карлос увидел Крафта: весь в пыли, тот выходил из наемной коляски. Они задержались у дверей; расплачиваясь с кучером, Крафт рассказал Карлосу, чем кончились скачки. Один из двух участников скачек на Утешительный приз упал с лошади почти у самого финишного столба, но, слава богу, не разбился; а уже во время разъезда зрителей Варгас, прикончивший в буфете третью бутылку шампанского, избил до полусмерти официанта.

— И потому, — заключил Крафт, кончив свои расчеты с кучером, — эти скачки были хороши согласно старому шекспировскому изречению: «Все хорошо, что хорошо кончается».

— Удар кулака, — отвечал Карлос со смехом, — и впрямь можно считать удачно поставленной точкой.

Подошел старый привратник с письмом для Карлоса. Посыльный принес его за несколько минут до того, как сеньор вернулся.

Длинный конверт, запечатанный сургучом, с оттиснутой на нем гербовой печатью, был надписан женским почерком по-английски. Карлос тут же вскрыл его, и первая же строчка произвела в нем столь счастливую перемену, вызвала столь радостное изумление, мгновенно озарив его лицо, что Крафт спросил, улыбаясь: