Эпох скрещенье… Русская проза второй половины ХХ — начала ХХI в. - Ольга Владимировна Богданова

всегда радостен с точки зрения сверхличной цели, и автор от своего имени или устами умирающего героя не забывает высказать твердую уверенность в нашей конечной победе» (c. 21). Терца не ограничивает, не дисциплинирует принцип историзма — эссеист легко нарушает границы хронологии: «Даже если это трагедия, это „Оптимистическая трагедия“, как назвал Вс. Вишневский свою пьесу с гибнущей центральной героиней и с торжествующим коммунизмом в финале…» (c. 21) — автор некритически микширует тенденции двадцатых и тридцатых годов (время создания «Оптимистической трагедии» — 1932). Однако Терц достигает цели: ему удается наметить генеральные векторы телеологических устремлений советской литературы и, соответственно, эксплицировать идеологические основы социалистического реализма.

Наблюдения Терца — исследователя ироничны, намеренно тенденциозны и упрощённы, но в главном точны. Так, характерологически квалификационны наблюдения Терца относительно системы названий в произведениях литературы соцреализма: «Стоит сравнить некоторые названия западной и советской литературы, чтобы убедиться в мажорном тоне последней „Путешествие на край ночи“ (Селин), „Смерть после полудня“, „По ком звонит колокол“ (Хемингуэй), „Каждый умирает в одиночку“ (Фаллада), „Время жить и время умирать“ (Ремарк), „Смерть героя“ (Олдингтон), — „Счастье“ (Павленко), „Первые радости“ (Федин), „Хорошо!“ (Маяковский), „Исполнение желаний“ (Каверин), „Свет над землей“ (Бабаевский), „Победители“ (Багрицкий), „Победитель“ (Симонов), „Победители“ (Чирсков), „Весна в Победе“ (Грибачев) и т. д.» (c. 21–22). Очевидно, что приведенный список мог быть более сложным и разнообразным, дополненным драматико — трагичными мотивами и образами советской литературы, но Терцу важно акцентировать однонаправленность соцреализма, подчеркнуть устремленность к единой и всеобщей гуманной цели — к коммунизму (через социализм).

Специалист по творчеству Горького, защитивший кандидатскую диссертацию по теме «Роман М. Горького „Жизнь Клима Самгина“ и история русской общественной мысли конца XIX — начала XX вв.» (1952), Синявский компетентно констатирует: «Горький, писавший в советские годы в основном о дореволюционном времени, большинство своих романов и драм („Дело Артамоновых“, „Жизнь Клима Самгина“, „Егор Булычев и другие“, „Достигаев и другие“) заканчивал картинами победоносной революции, которая была великой промежуточной целью на пути к коммунизму и конечной целью для старого мира» (c. 22).

Иронические ноты наррации Терца не ускользают от внимания реципиента, одновекторность аргументации в эссе очевидна, но «революционный период» развития литературы соцреализма в своих опорных доминантах очерчен исследователем если и непоследовательно, то перспективно.

Ожидаемо, что в историческом «обзоре» литературы соцреализма Терц первым называет имя Максима Горького. По наблюдению историка от — литературы, «Мать» Горького — это роман «о превращении темной, забитой женщины в сознательную революционерку» (c. 24), «написанная в 1906 году, эта книга считается первым образцом социалистического реализма» (c. 24). Сегодня подобная точка зрения многократно и весомо оспорена[293], доказана ее несостоятельность, но важно, что для Терца — исследователя репрезентативны знаковые тексты советской литературы и первый среди них — горьковская «Мать».

В ряд пред — соцреалистических произведений советской литературы Терц ставит и «Мещан» (1901) «самоуверенного и прямолинейного» (c. 25) Горького, герои которого отличаются «способностью поучать окружающих и произносить пышные монологи по поводу собственной добродетели» (c. 25). Согласно автору эссе, «крикливые декларации» героев Горького «претенциозны», «красивые фразы» отдают хвастовством (c. 25).

Сентенция одного из героев пьесы «Мещане» — «Только люди безжалостно прямые и твердые, как мечи, — только они пробьют…» (c. 32) — становится для Терца исходной точкой для портретирования образа положительного героя советской литературы.

По Терцу, еще «в 1901 году <…> он <Горький> набросал первую схему положительного героя и тут же обрушился на тех, кто „родился без веры в сердце“, кому „ничто, никогда не казалось достоверным“ и кто всю жизнь путался между „да“ и „нет“: „Когда я говорю — да или — нет… я это говорю не по убеждению… а как — то так… я просто отвечаю, и — только. Право! Иногда скажешь — нет! я тотчас же подумаешь про себя — разве? а может быть, — да?“ („Мещане“)» (c. 41).

По выражению Терца, этим людям (героям), вызывавшим раздражение Горького «уже своей неопределенностью», «буревестник революции» крикнул «Нет!» и назвал их «мещанами» (c. 41): «В дальнейшем он до предела расширил понятие „мещанства“, свалив туда всех, кто не принадлежал к новой религии: мелких и крупных собственников, либералов, консерваторов, хулиганов, гуманистов, декадентов, христиан, Достоевского, Толстого…» (c. 41–42), потому что (с иронией добавляет Терц) «Горький был принципиальным человеком, единственно верующим <в коммунизм> писателем современности» (c. 42).

Терца не ограничивает хаотичность и алогизм приводимой им аргументации, нарратор — эссеист с видимой очевидностью выпрямляет тенденцию и выстраивает динамику доказательств так, чтобы выразительнее обрисовать «фикцию» и «миф» соцреализма.

В ряду типологически значимых текстов соцреализма у Терца оказывается и «Педагогическая поэма» (1933–1935) А. С. Макаренко, «воспитательный роман, в котором показана коммунистическая метаморфоза отдельных личностей и целых коллективов» (c. 24). В полемике спора Терц опускает то существенное обстоятельство, что написанный еще в 1920 — е годы роман долгое время не принимался к печати, поскольку предложенная в нем система воспитательного процесса «есть система не советская»[294]. Вмешательство Горького и помощь при публикации романа частями в «Литературном альманахе», а не отдельным монографическим изданием остается за пределами аргументации Терца, но подчеркивается движение к цели, борьба с «пережитками буржуазного прошлого в своем [их] сознании», перевоспитание «преступников, вступивших на путь честного труда» «под влиянием партии или под воздействием окружающей жизни» (c. 24).

Терц не может обойти вниманием «судьбоносный» роман Н. Островского «Как закалялась сталь» (1934). По Терцу, «как только персонаж достаточно перевоспитается, чтобы стать вполне целесообразным и сознавать свою целесообразность, он имеет возможность войти в ту привилегированную касту, которая окружена всеобщим почетом и носит название „положительного героя“. Это святая святых социалистического реализма, его краеугольный камень и главное достижение» (c. 24–25). Положительный герой советской литературы встает в центр размышлений нарратора — исследователя и репрезентируется с видимой долей сарказма.

Между тем если положиться не на тенденцию, а обратиться к персоналиям, то смещение точки зрения с потока на личность позволит понять, насколько сам Терц находился в рамках устоявшихся принципов советского литературоведения, в какой мере доверял ему и полагался на него.

Так, в ходе аргументации Терц неоднократно обращается к примерам из романов Леонида Леонова, одного из классиков соцреализма, признанного столпа советской литературы. Роман Леонова «Русский лес» (1950–1953) признается одним из типологически значимых и характерных (даже характерологичных) текстов соцреализма.

Терц иронично приводит определение Леоновым центрального героя — это «человеко — гора, с вершины которой видно будущее» (c. 25), и дает ему пространную характеристику. Положительный герой, по Терцу, «лишен недостатков, либо наделен ими в небольшом количестве (например, иногда не удержится и вспылит), для того чтобы сохранить кое — какое человеческое