Нашествие - Юлия Юрьевна Яковлева

Алина испугалась, что той стало дурно. Но сообразила: та смеялась.

— Вот насмешила, — промокнула глаза платком. — Возьми-ка, — показала подбородком на книгу, — почитай сама. Да не вслух, уж конечно. С собой возьми. Изучи хорошенько. Тебе пригодится. Поучит уму-разуму.

— Как любезно с вашей стороны.

Алина взяла книгу. Де Лакло. «Опасные связи». Ни автор, ни название не говорили ей ничего. «Какая-нибудь нудная жвачка, которая нравилась в её времена. Всё очень чинно — и до смерти длинно. Легче съесть, чем прочитать до конца».

Присела:

— Бесконечно вас благодарю. Не могу дождаться, чтобы открыть и начать читать.

— Погоди благодарить, — вдруг сказала старуха. — Ну-ка подкати кресло туда, к кабинету.

Алина зашла ей за спину, сунула книгу под мышку, взялась за ручки. Налегла. Старуха весила не больше ребёнка. Кресло всё равно жаловалось на каждый оборот колёс. Алина подкатила его к старинному секретеру.

Старуха вытянула морщинистую, как у курицы, шею. Протянула руку. Подцепила письмо. Положила себе на колени.

— Княгиня З., моя большая подруга ещё молодых лет… Теперь мы только переписываемся…

Алина кротко улыбнулась и запаслась терпением — очевидно, предстояло выслушать длинный мемуар. Но как ещё понравиться старой даме? Она изобразила лицом интерес. Только слушать, слушать, слушать.

— Как интересно, — сказала на всякий случай. Чтобы не оставить сомнений.

— Тебе — уж точно должно быть! В последнем её письме — много о тебе.

Внутри у Алины всё покрылось ледяной коркой.

— Обо мне? — выдавила. — Как лестно, что я привлекла внимание столь значительной особы.

— Лестно? Сомневаюсь, что лестно.

Алина слышала глухие удары собственного сердца. Глаза подёрнуло мраком. Она столько раз представляла себе подобный разговор. И оказалась не готова.

— Всё это ложь, — сумела выговорить.

— А, так ты знаешь, что княгиня могла написать!

— Сплетни, — шевельнулся пересохший язык.

— Княгиня З. отродясь не была сплетницей.

Алина молчала.

Лицо немело, как будто голова её была под водой. Ледяной водой. В ушах шумело. Не вздохнуть. В глазах влага.

Старуха всплеснула руками:

— Ну что ж ты, матушка! Стоишь теперь белая как бумага! Раньше думать надо было. И не смотри на меня теперь как овца. Будто я виновата. Или осуждаю. Не осуждаю! Не хвалю. Но и не осуждаю. Сколько живу, я успела узнать людей. Люди злы, люди завистливы. Вот и всё. Тебе можно завидовать, а значит, тебя не пощадят.

— Что же прикажете мне теперь делать? — прошептала Алина. Но не расплакалась.

— Не ревёшь. Молодец, — кивнула старуха. — Что делать… В мои года нравы были проще. Всё можно было покрыть деньгами. А нынче… Ох, детка, — вздохнула она, словно вспомнила о другой. Тоже попавшей в беду. Покачала головой: — Нынче прощают всё и без денег. Любой разврат, любое преступление. Если только на виду всё тишь да гладь. Пригни голову. Умолкни. Упроси маменьку и папеньку пожить в деревне. Увезти за границу. Потом вернись. Скромно, тихонько, бочком. Пресмыкнись. Покажи, что ты тише воды ниже травы. Может, сойдёт.

Алина усмехнулась:

— Тихонько? Пресмыкнуться?! Перед кем? Перед глупыми квочками?

Старуха печально глядела на её гнев.

— Квочки пребольно клюются. Могут и заклевать.

Клим успел с сотню раз прочесть псалом царя Давида о заступничестве, пока ждал, когда от графини уедет посетительница. Наконец княжна Несвицкая уехала.

Двадцать восемь раз прочёл про себя тот же псалом, пока барыня изволила показывать ему своё неудовольствие и томила в ожидании.

Наконец допустила под свои очи и уши.

Теперь его краткий отчёт был закончен.

Клим дюжину раз мысленно произнёс: «Господи, спаси и помилуй».

— Сжёг? — наконец нарушила молчание старая барыня.

Кивнул.

Кривоногие диваны и кресла взирали на него от стен. Портреты — со стен. Все — неодобрительно. Опростоволосился. Недоглядел. Прогневал барыню.

А как тут доглядишь? Не в манежик же барина сажать, как дитя неразумное. Не за помочи же его водить.

Вон, он и не скажет даже, куда пошёл да зачем.

— Да ты подыми зенки-то свои. Очень мне интересно на плешь твою смотреть.

Поднял. Но чтоб барыня видеть изволила: не дерзко. Смиренно, в страхе и предаваясь на милосердие её. Глянул осторожно.

На лице барыни не было гнева.

Была озабоченность. Тревога.

Барыня переложила поудобнее свои костлявые маленькие ручки на круглом набалдашнике трости. Пошамкала ввалившимся ртом. Среди свежих накрахмаленных оборок чепца личико её казалось особенно маленьким и сморщенным.

— Мне вспомнилось… — осмелел он.

Барыня глянула:

— Ну?

Глаза у неё были не прежние — соколиные. А водянистые. Старческие. Как у него самого.

«Два старчишки, вот мы с ней кто, — подумал Клим, ужаснулся. — Что мы теперь можем? Кого мы теперь можем защитить?»

— Матушка барина, покойница. Царствие ей небесное. Добрая была барыня.

Старуха глянула на портрет дочери — молодой красавицы с розой в подпудренных сизых волосах. Опять пожевала губами.

Клим посмотреть не осмелился.