Следы в сердце и в памяти - Рефат Аппазов

Кстати, применение слова "арбуз" для обозначения подобного мероприятия, оказывается, имеет свою историю. Однажды сторож, охранявший сад, поймал двух воришек и приволок их к своему хозяину, который назначил наказание: втолкнуть украденные плоды им в чрево, но только не естественным путём, через рот, а с обратного конца. Раздели первого и приступили к процедуре заталкивания украденных им слив, а тот громко смеется.

- Что же ты хохочешь, дурак, разве тебе не больно? - спрашивают.

- Больно-то, оно больно, - говорит наказываемый, - но ещё больше смешно.

- От чего же тебе так смешно?

- Так ведь Васька же украл арбуз!

Вот и мы стали измерять свои наказания "арбузами", их величиной и количеством. Между коллегами часто можно было слышать такой разговор:

- Ну, что? Получил арбуза? - спрашивал кто-нибудь сочувственно, если видел выходящего от Королёва в плохом настроении.

- Да.

- Большого?

- Нет, не очень. Терпимо.

Всё ясно без лишних слов.

Однажды в конце пятидесятых годов, когда я был начальником довольно крупного расчетно-теоретического подразделения, мы какую-то работу не успели выполнить к назначенному сроку. Королёв меня вызвал и выдал такого "арбуза", подобно которому я, кажется, никогда не пробовал. Тут были обвинения и в халатности, и в мальчишестве, и в безответственности.

- Вы все сопляки бэзответственные, - говорил он, произнося, как это делают в Украине, твёрдое "э" после "б". Чем вы только думаете? Такое бэзобразие я у себя не потерплю. Что за бэспечность, что за мальчишество? Вы что, не понимаете, чем это грозит? - продолжал он, всё повышая и повышая голос. Я уже знал, что если он со мной перешел на "вы", дело добром не кончится. Попытки где-то прервать его и попытаться объяснить причины срыва тут же пресекались.

- Молчите, я слышать не хочу ваших объяснений. Так мы с вами не сможем работать. Я вас снимаю с должности, Рефат Фазылович. C завтрашнего дня пойдете работать в цех мастером, поучитесь там, как надо работать.

Он в ярости шагал передо мной взад и вперед, бросая грозные взгляды исподлобья. Иногда останавливался совсем близко и своими темно-карими глазами, точно рентгеном, пронизывал мои мозги. Я себя чувствовал очень гадко. А он продолжал:

- Если вы не можете выполнять ответственную работу, идите работать в мукомольную промышленность, а в ракетной технике таким не место!

Надо сказать, что и до этого, и после этого случая я в разных ситуациях несколько раз слышал от него такие критические оценки относительно мукомольной промышленности. Чем она так сильно провинилась перед Сергеем Павловичем, я так и не узнал. Затем он резко нажал на кнопку звонка к секретарю и приказал:

- Немедленно вызвать ко мне Байкова, где бы он ни был!

Александр Фёдорович Байков был начальником Первого отдела - так назывался отдел, в котором сосредоточена вся секретная переписка, при нем же находилось всё машинописное бюро. Вскоре явился, запыхавшись, Александр Фёдорович и по-военному доложил:

- Я вас слушаю, Сергей Павлович!

Он, как и все "секретчики", был бывшим работником органов госбезопасности, уволенный в запас, в чем иногда в подпитии признавался, больше хвастаясь, чем сожалея об этом.

- Вот что, Александр Фёдорович, возьмите бумагу, запишите, немедленно отпечатайте на бланке главного конструктора и несите сюда. Пишите. Приказ. За срыв важного задания начальника сектора Аппазова Р.Ф. снять с должности и направить для работы в цех номер такой-то (согласуйте потом с директором завода и отделом кадров) мастером. Всё. Идите и выполняйте. Если у парткома и завкома будут вопросы, пусть обращаются ко мне лично. А вы, Рефат Фазылович, садитесь вот сюда и ждите.

С этими словами он круто повернулся и, пройдя кабинет для заседаний, в котором происходил разговор, скрылся в своем маленьком рабочем кабинете, оставив в него дверь открытой. Не прошло и десяти минут, как начальник Первого отдела вернулся, шумно глотая воздух, с отпечатанным приказом в дрожащих руках. Руки дрожали, конечно же, не от волнения за мою судьбу, хотя он ко мне и относился с симпатией, а как следствие хронического злоупотребления алкоголем. Однако дело он свое знал, отдел его работал неплохо, а подобным недостатком страдал, увы, не он один. Ничего не говоря, с помощью жестов он спросил у меня, где главный. Я ему таким же способом указал на соседнюю комнату. Заглянув в дверь малого кабинета. Байков сказал:

- Сергей Павлович, приказ готов, оставить вам или будете сейчас подписывать?

- Подождите там, я сейчас выйду.

Александр Фёдорович сел рядом со мной и, не выпуская из рук приказа, подержал его некоторое время перед моими глазами. Что там читать, я и так знал его содержание. Вошел С.П., взял приказ и сказал:

- Александр Фёдорович, вы свободны. Если понадобитесь, я вас ещё вызову, будьте на месте.

- Есть, Сергей Павлович! - и ушел, аккуратно и без шума закрыв за собой дверь.

С.П. сел за свой стол, внимательно прочитал приказ, подписал его своим стремительным росчерком и, подозвав меня, строгим, официальным голосом сказал:

- Прочитайте и распишитесь на втором экземпляре. Не забудьте проставить дату.

Ничего не говоря, я расписался, вернул ему бумагу и попросил разрешения уйти.

- Идите, - услышал в ответ, - больше нам не о чем разговаривать.

Когда я, весь поникший и опустошенный, вышел из кабинета и направился к выходу из приемной в коридор, вдруг услышал в динамике резкий голос Королёва:

- Антонина Алексеевна, верните Аппазова!

Ничего не соображая и не понимая, к чему ещё готовиться, я вошел опять в кабинет и остановился у двери. Сергей Павлович, ничего не говоря, характерным жестом подозвал к себе и ещё раз протянул мне этот злополучный приказ.

- Ты хорошо прочитал, что здесь написано?

Я сказал только "Да", а сам думаю, с чего он вдруг опять перешел на "ты"?

- Теперь давай это сюда, - и с этими словами он несколькими энергичными движениями разорвал бумагу на несколько частей и бросил в корзину. Затем скривил губы и сказал:

- Чтобы это было в последний раз, ты меня понял? Иди!

Несмотря на благополучную концовку этой встречи, я ушел очень расстроенный и встревоженный. Расстроился, потому что не понял, за что он на меня так свирепо "наехал" из-за, в общем-то, не очень крупной промашки. Встревоженный - потому что мне не понравилось его состояние. Если человека так выводят из себя подобные довольно обычные в нашей работе неполадки, значит, не всё в порядке с нервной системой. К тому же я хорошо знал, что у него давно пошаливает сердце.