Следы в сердце и в памяти - Рефат Аппазов

Довольно большая группа немецких специалистов, которая в конце 1946 года была вывезена из Германии в Советский Союз, после нескольких месяцев совместной работы была отправлена на один из уединенных островов на озере Селигер под названием Гордомля, недалеко от города Осташков. Они работали независимо от нас над проектом более совершенной ракеты, однако, когда подошло время первых натурных пусков ракеты ФАУ-2, наиболее опытных из них решено было взять на полигон. Группа немецких специалистов, вывезенная из Германии, состояла из более чем 150 человек, а с семьями она насчитывала около 500 человек. Среди них было 13 профессоров, 32 доктора-инженера, 85 дипломированных инженеров, 21 инженер-практик. Хотя немцы и работали на острове за колючей проволокой и доступ к ним был строго охраняем и ограничен, им разрешалось выезжать в определённые дни в районный центр Осташков и даже в Москву. Среди них самым близким, если можно так выразиться, мне человеком был доктор Вольдемар Вольф, бывший руководитель отдела баллистики фирмы "Крупп", с которым мы хорошо поработали в Германии. Это был открытый, добрый, увлечённый своим делом человек средних лет, у которого от нас секретов не было. Уже в Союзе два его сына хорошо изучили русский язык и окончили Московский государственный университет. Несколько хуже я знал доктора Вернера Альбринга - специалиста по аэродинамике, бывшего заместителя директора института аэродинамики в Ганновере, и доктора Ганса Хоха - специалиста по автоматическому управлению, блестящего инженера и учёного, впервые осуществившего идею моделирования полета ракеты в лабораторных условиях. Альбринг был в общении высокомерен и суховат. Хох очень молод, энергичен, полон идей, доброжелателен. Ярый антифашист, позже он даже вступил в компартию. К сожалению, его жизнь рано оборвалась: он умер в Москве в начале пятидесятых годов, кажется, от воспаления легких. Немецких специалистов продержали в Союзе до 1951-53 годов, и они тремя этапами, начиная с декабря 1951 года, были возвращены на родину.

Я иногда задаю себе вопрос: был ли какой-то смысл в их столь долгом задержании у нас? Они работали в полной изоляции от нас, не имея возможности официально участвовать в проводимых нами разработках. Немцы выпустили несколько эскизных и технических проектов более совершенных ракет. Их проекты рассматривались на технических советах, по ним принимались какие-то необязывающие решения, затем проекты дорабатывались, им обещали реализовать их, но ни финансов, ни производственных мощностей им не предоставляли. Вскоре они осознали, что их попросту заставляют заниматься переливанием из пустого в порожнее. Это даже привело к нескольким конфликтным ситуациям. Немцы старались хорошо выполнить свою работу, и подобное игнорирование их деятельности обижало, чувствительно било по самолюбию. Может быть, какие-то проектные или конструкторские идеи, предлагаемые ими, были использованы в наших проектах? К сожалению, ничего определенного об этом сказать не могу. Могу только сказать, что мы, баллистики, варились в собственном соку. И все же смысл в их пребывании здесь по логике вещей, очевидно, заключался в том, чтобы в максимальной степени выжать из них какие-то плодотворные идеи, которые бы помогли нам ускорить создание ракет с более высокими тактико-техническими характеристиками. Если дальше развивать эту мысль, мы неизбежно столкнемся с очень больным вопросом о приоритете и первенстве. Не имея возможности заняться данным вопросом детально и со всей ответственностью, мы оставим его без дальнейшего внимания и вернёмся к событиям осени 1947 года.

Я приехал на полигон не с первой группой, а со второй или с третьей в специальном железнодорожном составе, называемом спецпоезд. Он был c немецкой тщательностью оборудован всем необходимым для того, чтобы автономно производить все работы по подготовке и пуску ракеты. Были в нем жилые вагоны с купе на два человека, баня, столовая, прачечная, буфет, лазарет, помещения для отдыха, не считая ряда лабораторий, мастерских, измерительной техники, склада запасных частей, комнат для совещаний, кабинетов для руководства и т.д. К моменту нашего приезда в голой степи было построено несколько самых элементарных бараков для жилья, без всяких удобств, если не считать обыкновенных железных печурок-времянок, с помощью которых поддерживалась хоть какая-то положительная температура. Недалеко возвышалась железобетонная конструкция стенда для вертикальных огневых испытаний ракеты, ангар-барак для предстартовой подготовки ракет в горизонтальном положении, бетонная площадка для запуска ракеты, готовился бункер.

Осень выдалась холодная и слякотная, поэтому мы постоянно мерзли, ходили испачканные жидкой грязью, а зачастую и мокрые. Нам всем выдали стеганые ватники, но от них во время дождя проку было мало. Первым, кого я увидел, когда сошел с поезда, был доктор Вольф, представлявший собой комичное зрелище. В ватных штанах и телогрейке, на носу шикарные роговые очки (он был сильно близорук), на голове шляпа с бантиком из шёлкового шнурка, на ногах ботинки с привязанными к ним галошами, которые он с трудом поочерёдно вытаскивал из размокшей земли. Он очень обрадовался встрече и тут же стал пояснять, как бы оправдываясь, что галоши обязательно надо привязывать, иначе рискуешь остаться без них.

Наша баллистическая группа обосновалась в одном из вагонов спецпоезда, в котором мы оборудовали места для расчетчиц, работающих на электрических счетных машинках, туда же поставили несколько компараторов - приборов, на которых предстояло расшифровывать результаты фототеодолитных съемок полета ракет. Каждый из нас, видимо, чувствовал себя немного первопроходцем, да и довольно экзотические условия давали ощущение необычайности происходящего.

С тех пор прошло много-много лет, точнее, чуть больше полувека, и среди воспоминаний одним из самых ярких представляются впечатления от первого запуска двигателя ракеты ФАУ-2 в стендовых условиях. К назначенному времени явно не успевали из-за разных неполадок, поэтому несколько раз объявляли задержки то на 5 минут, то на 30. Недалеко от стенда в земле были вырыты специальные "щели", откуда и предстояло наблюдать. Мы устали от ожидания, замерзли, проголодались, к тому же постепенно нас окружила кромешная тьма. Наконец после очередного воя сирены, известившего готовность к запуску, мы заняли свои места в щелях, не особенно надеясь на успех. Вдруг что-то бабахнуло, как выстрел из пушки, появился мощный поток яркого огня и тут же оглушительный, ни с чем ни сравнимый жуткий грохот. До нас долетели небольшие комья земли, и скорее не дошло, а донеслось тепло этого огня, даже не тепло, а жар. Казалось, дрожит вся земля от этой мощи, перестаёшь ощущать своё собственное тело, ничего не чувствуешь, кроме огня и грохота. Но удивительным было то, что хотелось, чтобы это продолжалось; хотелось находиться в этом завораживающем кошмаре ещё какое-то время в ожидании чего-то неведомого. Ни одна клеточка организма не оставалась равнодушной к тому, что происходило. Вдруг все так же внезапно прекратилось, как и началось. На несколько мгновений наступила жуткая тишина, которая тут же была нарушена шумными криками восторга, поздравлениями.