Следы в сердце и в памяти - Рефат Аппазов

Всю жизнь Святослав Сергеевич называл меня "Рефатик" и только на официальных совещаниях обращался по имени, отчеству. Я его называл "Свет", а в его отсутствии вся наша баллистическая команда именовала его не иначе, как "Светик", и только для самых молодых сотрудников он был "Свет Сергеичем". Имя Святослав воспринималось мною не иначе, как имя, связанное с русскими князьями, бесконечными битвами, военными подвигами и поражениями и т.д. Другое дело "Свет" - это что-то светлое, тёплое, радостное, приятное...

В последние годы наши встречи случались всё реже и реже, тем более, что он живет в Санкт-Петербурге. Когда мы ездили к нему с поздравлениями по поводу его шестидесятилетия, затем в 1989 году встречались в Москве в связи со сбором воспоминаний о Сергее Павловиче Королёве, мы по-прежнему друг к другу не могли обращаться иначе, как "Свет" и "Рефатик" даже при том многолюдии, которое нас окружало. Наша взаимная симпатия не ускользала от внимания С.П., тем более, что он в нас, по-видимому, находил некоторое внешнее сходство: оба мы были чрезвычайно кудрявы и близоруки, что заставляло нас всегда быть при очках. Частенько он по-доброму подшучивал над нами: "Ну, а вы что скажете, заучившиеся очкарики, по этому поводу?" или "Как вы это объясните, кудрявые очкарики?" Однажды С.П. своей секретарше сказал: "Антонина Алексеевна, найдите мне поскорей этих кудрявых близнецов", и она сразу поняла, о ком идет речь. Нас к руководству часто приглашали парой, так как Лавров больше занимался идеологической частью проблем, а я - технической стороной. Признавая в Лаврове безусловного лидера, я всеми силами стремился к поддержанию и укреплению его авторитета, хотя он в этом, может быть, и не нуждался. Забегая несколько вперед, скажу, что к 1961 году под руководством Лаврова оказался самый большой отдел в нашем КБ с весьма разнообразной расчетно-теоретической тематикой, включавшей вопросы баллистики боевых ракет и космических аппаратов, динамики движения и управления, моделирующие установки, нагрузки, действующие на ракеты и аппараты, и стремительно расширяющуюся лабораторию электронно-вычислительных машин. В это время я был одним из двух его заместителей. Лавров всё больше отдалялся от нашей основной тематики, не в силах преодолеть свою возрастающую пылкую страсть к новой вычислительной технике, ясно осознавая последствия этой научно-технической революции нашего века. Он ушёл из нашего отдела, образовав на базе лаборатории новый отдел, который впоследствии превратился в вычислительный центр всего предприятия и завода, одного из самых мощных во всей отрасли. Я же под натиском С.П. и Лаврова вынужден был, вопреки своему желанию, принять отдел, покинутый Лавровым. Но всё это было гораздо позже описываемых дней 1947 года.

С приходом Лаврова в наш отдел работа как бы приобрела новое качество: мы начали не только совершенствовать позаимствованные у немцев расчётные методы, но и приступили к своим теоретическим разработкам. Что касается самих расчетов, то их понадобилось великое множество. В те годы баллистические расчёты в артиллерии так же, как и астрономические, относились к самым трудоемким, поскольку нужная точность достигалась только с помощью численных методов интегрирования систем дифференциальных уравнений высоких порядков. Для проведения вычислений не годился из-за своей малой точности такой чуть ли не единственный инструмент, как логарифмическая линейка, так выручавшая инженеров почти всех специальностей. Самым "совершенным" вычислительным средством в Советском Союзе считались ручные арифмометры "Феликс" (ну и название придумали!), рукоятки которых крутились с противным скрежетом и заедали на каждом шагу, а движки, с помощью которых устанавливались числа, передвигались с заметными усилиями, из-за чего через некоторое время на пальцах считающего образовывались сначала водянки, а затем твердые мозоли. Да и скорость вычислений была такой, что для расчета одной только траектории требовались месяцы. Их же нам надо было рассчитать десятки, сотни. На этой жалкой технике нечего было и думать о ракетах и космосе. В фашистской Германии уже более десяти лет назад появились электрические счетные машинки - полуавтоматы и автоматы, которые использовались немецкими специалистами в баллистических и других трудоемких расчетах. На этих машинках я научился считать ещё будучи там и, конечно, всю эту технику, которая попала в наши руки, мы привезли с собой. Она позволяла в десятки раз ускорить расчеты, и тем самым позволяла браться за решение все более сложных задач. Мы набрали довольно большой штат расчетчиц, состоящий из окончивших средние технические учебные заведения и выпускниц десятых классов средних школ. Работали они в большинстве случаев неплохо, но были среди них и своеобразные гроссмейстеры своего дела. Очень большим недостатком электрических счетных машинок был довольно большой шум, производимый ими при работе. Уже в начале пятидесятых годов, чтобы как-то приглушить этот грохот, стены комнат расчетчиц стали обивать тканями, и это приносило заметное облегчение.

Быстро проходили месяцы, отпущенные до начала первых пусков ракет, собранных из немецких агрегатов на нашем производстве. Мы тщательно готовились к этому важному событию, предвкушая не столько большой успех, сколько острые ощущения и невиданное зрелище, первыми свидетелями которого в нашей стране нам предстояло стать.

Довольно большая группа немецких специалистов, которая в конце 1946 года была вывезена из Германии в Советский Союз, после нескольких месяцев совместной работы была отправлена на один из уединенных островов на озере Селигер под названием Гордомля, недалеко от города Осташков. Они работали независимо от нас над проектом более совершенной ракеты, однако, когда подошло время первых натурных пусков ракеты ФАУ-2, наиболее опытных из них решено было взять на полигон. Группа немецких специалистов, вывезенная из Германии, состояла из более чем 150 человек, а с семьями она насчитывала около 500 человек. Среди них было 13 профессоров, 32 доктора-инженера, 85 дипломированных инженеров, 21 инженер-практик. Хотя немцы и работали на острове за колючей проволокой и доступ к ним был строго охраняем и ограничен, им разрешалось выезжать в определённые дни в районный центр Осташков и даже в Москву. Среди них самым близким, если можно так выразиться, мне человеком был доктор Вольдемар Вольф, бывший руководитель отдела баллистики фирмы "Крупп", с которым мы хорошо поработали в Германии. Это был открытый, добрый, увлечённый своим делом человек средних лет, у которого от нас секретов не было. Уже в Союзе два его сына хорошо изучили русский язык и окончили Московский государственный университет. Несколько хуже я знал доктора Вернера Альбринга - специалиста по аэродинамике, бывшего заместителя директора института аэродинамики в Ганновере, и доктора Ганса Хоха - специалиста по автоматическому управлению, блестящего инженера и учёного, впервые осуществившего идею моделирования полета ракеты в лабораторных условиях. Альбринг был в общении высокомерен и суховат. Хох очень молод, энергичен, полон идей, доброжелателен. Ярый антифашист, позже он даже вступил в компартию. К сожалению, его жизнь рано оборвалась: он умер в Москве в начале пятидесятых годов, кажется, от воспаления легких. Немецких специалистов продержали в Союзе до 1951-53 годов, и они тремя этапами, начиная с декабря 1951 года, были возвращены на родину.