Следы в сердце и в памяти - Рефат Аппазов

Вскоре произошло событие, которое вселило в душу ещё большее смятение. Как-то, возвратясь, как часто это бывало, домой достаточно поздно, я застал жену в очень расстроенных чувствах. Она рассказала, что часов в семь вечера явились к нам домой два работника органов, предъявили удостоверения и спросили обо мне. Поскольку она ответила, что я прихожу гораздо позже, они изъявили желание подождать моего возвращения. Так и не дождавшись, они ушли часов в десять вечера и велели мне явиться к ним с утра по оставленному ими адресу. Всякому ясно, что такие визиты не наносятся ради вежливости. Стало понятно, что завтрашний день ничего хорошего нам не сулит. О чём можно думать, о чём можно говорить в ожидании завтрашней неопределённости, особенно, если известно, что эта неопределённость окрашена в ярко выраженный чёрный цвет? Если случится самое плохое, и после предстоящего свидания я не вернусь, жене надо немедленно устраиваться на работу, желательно в наше предприятие, чтобы за ней сохранилась квартира; дочку устроить в садик; сообщить в Сыр-Дарью о случившемся маме и сестре. Но возьмут ли её на работу к нам при репрессированном муже? Как наиболее вероятный вариант иметь в виду переезд в Сталино (Донецк) к матери жены, у которой там есть свой дом и кое-какие знакомства. Если завтра не вернусь, послезавтра позвонить на работу Лаврову, чтобы тот поставил в известность Сергея Павловича. Беречь дочку и себя, сохранить наш небольшой семейный фотоархив...

Больше всего меня волновало не то, что будет со мной и с женой, а судьба нашей дочери, которая могла в таком малом возрасте оказаться без отца. С утра кое-как позавтракали, положили в портфель пару белья, мыло с мочалкой, зубную щетку с порошком, полотенце, бритвенный набор, несколько конвертов с бумагой, ручку, карандаш, пару бутербродов и попрощались. Поцеловал спящую дочку, может быть, в последний раз, и вышел из дому. Нам обоим казалось, что мы уже больше не увидимся, во всяком случае - в ближайшее время, но маленькая надежда где-то в душе теплилась - человек ведь всегда надеется.

Было тихое солнечное приветливое утро. Ранние цветы в нашем дворе уже отцвели, летние ещё только начинали образовывать бутоны, воздух был легким и каким-то по-особому вкусным. Очень не хотелось в такой вот день оказаться где-то взаперти, не имея возможности быть там и с кем ты хочешь, делать то, что хочешь. "Неужели это конец нормальной жизни, - думалось мне, - что же ждет нас всех впереди?" Бросив последний взор на наше крыльцо, на ступеньках которого стояла с печальной улыбкой жена, я шагнул за калитку. Я совершенно не заметил, как механически прошел двадцать минут пути до электрички, сел в неё, проехал одну остановку и вышел в Мытищах. Быстро разыскал по оставленному адресу "нужное" учреждение и вошёл в какой-то полутёмный коридорчик. Пока я оглядывался, не зная, куда дальше идти, ко мне подошёл неизвестно откуда вдруг появившийся человек и спросил, кто я и кого мне надо. Мы прошли мимо каких-то дверей, повернули направо и вошли в угловую комнату. В комнате было два стола, поставленных у противоположных стен, при каждом по два стула и ещё три или четыре стула у третьей стены. Ещё я заметил высокий железный шкаф и тумбочку с графином воды и стаканом на ней. Единственное небольшое окно было сильно затенено ветками растущего недалеко дерева или кустарника, и поэтому комната напоминала полуподвальное помещение. "Подождите здесь", - сказал мой провожатый и оставил меня одного. Ждать пришлось довольно долго - около получаса или даже больше, когда, наконец, дверь отворилась и вошли двое в штатской одежде. Без всяких слов один из них сел за один стол, другой - за второй. Тот, который был справа от меня, пальцем показал на стул у своего стола, что должно было означать: "Садитесь сюда" - и, раскрыв небольшую папку желтого цвета, извлек из неё несколько листов бумаги с какими-то записями. Другой положил перед собой стопку чистых листов, взял ручку и приготовился писать. Не сказав ни единого слова ни о цели нашего разговора, ни о вчерашнем посещении моей квартиры, тот, что был, по-видимому, рангом повыше, начал: "Фамилия?", "Имя, отчество?", "Год рождения?", "Место рождения?" и т.д. Он ни разу не назвал меня ни "гражданином", ни тем более, "товарищем". После очередного вопроса я попытался было выяснить, в связи с чем мы ведем эту беседу, на что получил весьма недвусмысленный ответ: "Здесь спрашиваем мы, а вы только отвечаете". Дальше пошли более серьезные вопросы, заставившие рассказать обо всей жизни от самого рождения. Кто были родители, кто были их родители, где жили, чем занимались, когда и где умерли. Пришлось перечислить и всех родственников, включая двоюродных братьев и сестёр. Особое внимание обращалось их жизни во время оккупации Крыма немцами, о чём практически ничего не знал. Моя неосведомлённость воспринималась как утаивание известных мне вещей, и к этой теме возвращались многократно, ставя вопросы в разной плоскости, устраивая своеобразные ловушки, в которые я бы обязательно попался, если бы был неискренен. Очень поразили меня вопросы, касающиеся времени пребывания в Москве во время учебы в институте. Нелепость некоторых вопросов просто ставила меня в тупик. Например: "Чем вы докажете, что окончили МВТУ?" Когда я ответил, что у меня есть диплом, мне сказали, что диплом ничего не доказывает. Я предположил, что в институте в архиве должны были сохраниться все документы, касающиеся моих шести лет обучения. Наконец, прописка в общежитии в Лефортово. "Но этим человеком могли быть и не вы", - последовало возражение. Тогда я сослался на людей, которые все годы со мной учились, и сейчас с некоторыми из них мы работаем вместе. "Кто конкретно?" Я назвал два или три человека. "Среди них есть члены партии?" Их не оказалось. "А были среди сокурсников члены партии, которые вас знали?" Среди нас была только одна девушка - член партии - Тася Назарова, староста нашей группы, я и назвал её. "Дайте нам её адрес и место работы". Я, естественно, понятия не имел, где она теперь находится. Резюме было такое: "Вот видите, вы не можете привести ни одного доказательства". Во время этой "беседы" время от времени просили подробно описать того или иного человека или какое-либо конкретное место, учреждение, дом. Когда, казалось бы, уже больше не о чем разговаривать, все начинало повторяться с какими-то странностями. Теперь уже не спрашивали, а сами утверждали что-то и требовали моего подтверждения. Происходило, примерно, следующее. Листая свои бумаги и выискивая там что-то, допрашивающий вдруг говорил:

- Так, так..., значит, вы родились в 1923 году?

- Нет, я родился в 1920 году.

- Как же так? А у меня записан другой год с ваших слов.