Проба сил - Александра Лисина

Боже. Лучше бы мне не смотреть: из леса на моих побледневших и явно растративших кучу сил Теней накатывалось уже что-то такое, чему у меня просто не было определения. Видела только, что огромное. Чувствовала, что давно мертвое. Ощущала, что злое и голодное, но что… наверное, в человеческом языке ЭТОМУ нет обозначения. Не должно ТАКОЕ быть среди живых. И не место ЕМУ в этом светлом мире.

— Нет, — прошептала я неслышно, устало поднимая руки и цепляясь за выемки на ледяном камне. — Не место…

Не знаю, сколько времени я поднималась под целым дождем из черных брызг и под неистовый рев неизвестных мне Тварей. Даже не помню, как именно это делала — кажется, я несколько раз теряла сознание, а может, даже и падала. Не могу ничего сказать. В памяти остались лишь редкие обрывки, наполненные болью, кровью, слабым стуком собственного замирающего сердца. И яростным криком падающих с небес, изуродованных до неузнаваемости гарпий, говорящих о том, что мой преданный демон по-прежнему жив. По-прежнему сражается где-то там. И по-прежнему из последних сил борется за меня.

Так, как должна бороться за него я.

Всхлипнув от дикого усилия, я все-таки приподнялась еще на чуть-чуть и буквально рухнула на край валуна, повиснув на нем, как мокрая тряпка. Царапнув ногтями мертвенно черную поверхность, попыталась залезть выше, но не смогла — ноги не держали. Я их уже даже не чувствовала — видимо, отнялись, но это, может, и к лучшему, иначе я бы точно взобралась целиком, а потом распласталась бы по леденящей кровь поверхности, как добровольная жертва на языческом алтаре.

Но не вышло. Не получилось. Я залезла на него только наполовину и, будучи не в силах даже шелохнуться, заворожено уставилась на пляшущий перед самым носом, тонкий, чуть больше человеческого волоса стержень. Тот самый, серый, как туманная мгла, и такое же невыразительный, как топкая трясина.

Однако что странно — чем дольше я на него смотрела, силясь разобрать тончайшие, туго переплетенные друг с другом волоски, скрученные и как будто вышедшие из-под веретена искусной мастерицы, тем больше они для меня становились. И тем отчетливее в них начинали просматриваться отдельные связки, пучки, целые канаты, которыми этот столб… нет, уже не столб, а целая колонна… держался на истощающем мертвый холод камне и которым упирался в самые небеса, связав их с мертвой землей какой-то противоестественной связью.

Я не могла даже пошевелиться, чтобы дотронуться или хотя бы сдвинуть его на волосок. Я ничего не могла, кроме того, чтобы просто лежать неподвижной колодой, тупо смотреть перед собой и постепенно начать различать в бешеном круговороте внезапно оживших нитей какое-то смутное движение. А потом и не движение вовсе — настоящий водоворот каких-то теней, смазанных силуэтов, белых, как снег, но давно уже мертвых лиц. Когда-то красивых, правильных, а сейчас — неестественно вытянутых, искаженных безумной мукой, невыразимым страданием, бесконечно умирающих, но никак не способных умереть.

Не люди… да, кажется, это не люди. И, кажется, давно уже не живые. Но и не мертвые тоже. Что-то среднее. Что-то промежуточное. Что-то застывшее в вечной пустоте, страдающее, но не способное отпустить этот жуткий стержень, намотавший их на себя, как траву на колесо. Они крутились и крутились передо мной, с каждым разом мелькая все быстрее. Крутились так быстро, что я никак не могла понять, кого же они мне напоминают. Но потом случайно взглянула на свою руку и все-таки вспомнила: эаров. Только у них такая белая, как посыпанная мукой, кожа. И только у них бывают такие огромные, блестящие, совсем нечеловеческие глаза.

Но как? И почему они тут оказались? Почему мне все время кажется, что они бесконечно мучаются, подвешенные тут между небом и землей?

Да это же души! — внезапно осенило меня, заставив приподняться на здоровом локте. — Чужие души, вырванные насильно и намертво привязанные к этому месту. Наверное, принесенные в жертву, замученные, притянутые к камню, как к алтарю, но никак не способные умереть. Не способные на покой. И обреченные вечно висеть в пустоте между двумя мирами, питая создателя этого чудовищного жертвенника своей неиссякаемой энергией — еще не смерти, но уже и не жизни. Наверное, самая лакомая пища для жадного до чужого горя некроманта.

Выходит, вот почему эары оставили, в конце концов, Фарлион? Из-за них? Из-за погибших братьев и сестер, которых некогда заставили (уговорили? обманули?!) лечь на этот огромный алтарь и подарить творившему ритуал магу безграничную власть над своим посмертием? Быть может, именно поэтому эары теперь не доверяют и ненавидят смертных? Возможно, вот она — причина их внезапного отторжения? И возможно, именно в этом следует искать корень всех зол? Ведь сотворил этот ужас именно человек. Смертный. Темный маг, от которого давным-давно отказался даже его собственный народ. Темный Жрец, посвятивший этот алтарь своему жестокому богу. И обезумевший паук, не уставший за столько веков пожинать эту кровавую жатву.

Боже…

Перед глазами, как живое, встало бледное, искаженное лицо Ли-Кхкеола. Некогда красивое, совершенное, но теперь перекошенное от боли и гнева.

Едва представив, сколько времени эти души томятся в плену, мне сделалось дурно. А когда я смогла различить там и женские лица, и даже крохотное личико бледнокожего малыша, внутри удушливой волной поднялась знакомая ярость. После чего мои зубы сами по себе клацнули, глаза загорелись, как у безумной ведьмы, рот наполнился соленым, а их горла вырвался сдавленный рык.

— Мертвым — мертвое, — прохрипела я, выплюнув на алтарь сгусток собственной крови из прокушенной насквозь губы. — Прах к праху… живым — живое… а душам — свободу…

Эриол, как почувствовал, сам собой скользнул в мою окровавленную ладонь.

— Отпусти их, — прошептала я, глядя на яростно сверкающее серебристо-голубое лезвие. — Отпусти… дай свободу… пусть Тени вернутся к Теням, пусть мертвые, наконец, упокоятся. Пусть живые останутся жить. И пусть они снова услышат, как шумят рощи родного Эйирэ… отпусти их… пожалуйста… мне больше некого попросить…

Я думала — не дотянусь, когда протягивала дрожащие от напряжения пальцы с зажатой в них изогнутой рукоятью. Думала — не справлюсь, свалюсь на последнем шаге, не выдержу. Однако Эриол не подвел. То ли почувствовал родные души, то ли меня услышал — не знаю. Однако точно знаю, что когда призывала его, он не дотягивался до нити на целую ладонь. Но когда у меня из глаз брызнули злые слезы, а из горла сам собой вырвался горестный всхлип, резко оборвавшийся из-за открывшегося кровотечения, клинок неожиданно потеплел, побагровел от пролившейся на него крови и… вытянулся ровно настолько, чтобы с хрустальным звоном пересечь эту проклятую проволоку!