Ложная память - Дин Кунц

Впрочем, нет. Доктор Ариман в состоянии помочь ей. В состоянии, должен и поможет.

Возможно, доктор Клостерман при помощи магниторезонансных сканеров, позитронно-эмиссионных томографов, электроэнцефалографов и всех других приборов и методов, изобретенных для медицины этим высокотехнологичным веком, которые именуют сложными длинными названиями, сокращениями и аббревиатурами, распознает ее состояние, установит его причину и обеспечит лечение.

А уж если не Клостерман, то наверняка Ариман.

Из дикой пляски волнуемых ветром теней на него взглянули два голубых глаза Марти, голубых, как два аквамарина в глазницах укрытой от нечестивцев в джунглях каменной богини. В этом взгляде не было никаких иллюзий. Никакой суеверной убежденности в том, что все к лучшему в этом лучшем из всех возможных миров. Лишь трезвая оценка своей проблемы.

Каким-то образом ей удалось преодолеть страх перед прячущимся в ней смертоносным началом. Она протянула ему левую руку.

— Бедный Дасти, — сказала она. — Наркоман брат и сумасшедшая жена.

— Ты не сумасшедшая.

— Но стремлюсь к этому.

— Что бы ни случилось с тобою, — ответил он, — это случится не с тобой одной. Это случится с нами обоими. И все это происходит с нами обоими.

— Я знаю.

— Два мушкетера.

— Чип и Дэйл.

— Микки и Минни.

Дасти не улыбнулся. Марти тоже. Но с присущей ей силой духа она сказала:

— Пойдем посмотрим, смогли ли в медицинском колледже научить дока Клостермана хоть чему-нибудь.

ГЛАВА 44

Доктор Клостерман измерил Марти температуру, кровяное давление, частоту пульса, осторожно посветил офтальмоскопом в левый глаз, затем в правый, при помощи отоскопа проник в тайны ушей, с чрезвычайно торжественным видом выслушал стетоскопом грудь и спину — глубоко выдохнуть и не дышать, вдохнуть, выдохнуть, вдохнуть и не дышать, — пропальпировал живот, проверил синхронность слуха и зрения, нанес легкий удар изящным молоточком по симпатичной коленке, чтобы проверить коленный рефлекс. В результате священнодействия доктор Клостерман пришел к выводу: Марти исключительно здоровая молодая женщина, с физиологической точки зрения даже моложе своих двадцати восьми лет.

Дасти, сидевший в углу кабинета, сказал:

— Она, похоже, с каждой неделей становится все моложе.

— И это относится ко всему тяжелому периоду? — поинтересовался Клостерман у Марти.

— Мне приходится каждое утро силой выдирать самое себя из дома. — Она улыбнулась Дасти. — Мне это нравится.

Клостерману было около пятидесяти, и он в отличие от Марти и внешне, и, конечно, физиологически был старше своих лет, не только из-за преждевременной седины. Двойной подбородок над жирной шеей, массивные челюсти, гордо вздернутая кнопка носа, глаза с воспаленными уголками и белками, покрытыми сеточкой лопнувших капилляров, от слишком долгого пребывания на соленом ветру под тропическим солнцем, загар, который заставил бы любого дерматолога охрипнуть от возмущенных протестов, — все это позволяло безошибочно определить искушенного гурмана, мастера рыбной ловли в открытом океане, любителя виндсерфинга и, вероятно, ценителя хорошего пива. Всем своим обликом, начиная с широких бровей и вплоть до объемистого чрева, он являлся живым примером последствий игнорирования тех советов, которые невозмутимо раздавал своим пациентам.

Док — его пропеченная океанским солнцем светлость — обладал острым, как скальпель, умом, врачебным тактом любимого дедушки, явившегося к больному внуку со сборником сказок в руке, и практическим опытом, который вполне мог бы заставить устыдиться самого Гиппократа. И все же Дасти предпочитал его всем остальным известным ему терапевтам не столько из-за этих замечательных качеств, сколько за очень человечную, хотя, возможно, и не так уж обоснованную с медицинской точки зрения терпимость. Док был одним из тех очень редко встречающихся специалистов, лишенных высокомерия, свободных от догмы, способных взглянуть на проблему с новой точки зрения прежде, чем нацепить очки предвзятого мнения, которое так часто ослепляет других людей, требующих помощи эксперта, унижает, насмешливо подчеркивая их слабость и недалекость.

— Изумительное здоровье, — сообщил Клостерман, усевшись за стол и приступив к заполнению истории болезни Марти. — Крепкая конституция. Как у вашего папы.

Сидя на краешке высокой кушетки, одетая в халатик и закрученные к щиколоткам красные гольфы, Марти действительно казалась столь же здоровой, как любая преподавательница аэробики из многочисленных телевизионных шоу, зрители которых, убежденные в том, что смерть является скорее персональным выбором каждого, чем неизбежностью, исступленно занимались, не отрывая глаз от руководителя на экране.

Однако Дасти видел изменения, появившиеся в облике Марти, которых Клостерман, несмотря на все его внимание к пациентам, был не в состоянии заметить. Холодная тень в глазах, затуманивающая ее обычно такой яркий взгляд. Постоянно мрачно напряженный рот, опущенные плечи, словно она решила отказаться от борьбы.

Хотя Клостерман с готовностью согласился направить Марти в расположенную по соседству больницу, чтобы там проделали ряд сложных диагностических процедур, он, совершенно очевидно, считал, что это явится лишь элементом ежегодного комплексного обследования, а не существенным шагом в диагностировании причин опасного для жизни состояния. Док выслушал сокращенный отчет о ее непостижимом поведении на протяжении последних двадцати четырех часов, и хотя она и не стала в деталях описывать свои связанные с различными видами насилия видения, но тем не менее рассказала достаточно для того, чтобы Дасти пожалел о том, что съел с утра этот жирный пончик. Однако врач, закончив записывать результаты своих наблюдений, приступил к разъяснениям по поводу причин стресса, умственных и психологических проблем, возникающих вследствие стресса, и рассказу о наилучших методах, используемых для преодоления стресса и его последствий, — как если бы проблема Марти проистекала из слишком сильной перегрузки, стремления гореть на работе, недостатка досуга и неудобной постели.

Но тут Марти прервала Клостермана и спросила, не может ли тот убрать свой молоточек для исследования рефлексов.

Потерявший нить своего гладко, словно экспресс по рельсам, двигавшегося повествования о преодолении стресса, доктор замигал и переспросил:

— Убрать молоточек?

— Его вид заставляет меня нервничать. Я не могу оторвать от него взгляд. Я боюсь того, что могла бы сделать с его помощью.

Сияющий хромированный инструмент был маленьким, словно детская игрушка, — его, казалось, невозможно было использовать в качестве оружия.

— Если я схвачу его и брошу вам в лицо, — продолжала Марти, и в ее словах на сей раз больше тревожил не предмет разговора, а тот факт, что голос был спокойным и разумным, — это ошеломит вас, возможно, слегка травмирует, зато у меня появится время, чтобы схватить что-нибудь более смертоносное. Например, эту ручку. Не могли бы вы убрать еще и ручку?

Дасти передвинулся на краешек стула.

Началось.

Доктор Клостерман взглянул на шариковую авторучку, лежавшую на закрытой истории болезни Марти.

— Но ведь это же простая «Рарег Mate»!

— Я расскажу вам, доктор, что могу сделать этим оружием. Маленький пример того, что происходит в моем сознании, и я не знаю, откуда приходит это зло и как воспрепятствовать ему. — Синий сатиновый халатик издал отчетливый и зловещий звук, что-то в нем треснуло, словно это была скорлупа созревшей куколки, в, которой что-то смертоносное боролось за то, чтобы появиться на свет. Ее голос оставался внешне спокойным, хотя теперь в нем уже слышался надрыв: — Меня совершенно не заботит марка — «Montblanc» или «Bic», — потому что это прежде всего стилет, пика, и я могу схватить ее с этой папки и использовать против вас. Прежде чем вы поймете, что происходит, я воткну ее вам в глаз, а потом ее можно до половины вогнать в глубину черепа, провернуть, поворачивать и поворачивать, прямо-таки ввинчивать ее в ваш мозг, и вы в конце концов или упадете мертвым на месте, или, если выживете, будете обречены провести остаток жизни с умственными способностями меньшими, чем у какого-нибудь затраханного картофельного клубня.

Марти уже дрожала всем телом. Ее зубы стучали. Она стиснула обеими руками голову, точно так же, как совсем недавно в автомобиле, стремясь подавить те отвратительные образы, которые против ее воли расцвели в полуночном саду ее сознания.

— И неважно, живым или мертвым вы окажетесь на полу, здесь есть масса вещей, которые я могу использовать против вас, помимо авторучки. В одном из тех ящиков вы держите шприцы и иглы, а на этом шкафу стоит стеклянный стакан со шпателями для осмотра горла. Разбить стакан, и все осколки — это ножи. Я могу вырезать узор на вашем лице или разрезать его на части и приколоть части к стене иглами для инъекций, сделать коллаж из вашего лица. Я могу сделать все это. Я вижу… представляю это прямо сейчас, так отчетливо, словно вижу наяву. — Она закрыла лицо руками.