Ложная память - Дин Кунц

— О боже, — простонала она, — боже, прошу тебя, не позволяй мне видеть этот кошмар, запрети мне видеть его.

Скорчившись в жалкой позе, изнемогая от ужасных видений, которые незваными представали перед ее мысленным взором, Марти вдруг заикала. Почти сразу же икота сменилась сильными рвотными движениями, которые, конечно, заставили бы ее до капли извергнуть содержимое желудка, если бы в нем что-нибудь было.

С утра движение на улицах, по которым они проезжали, было довольно напряженным, но Дасти перескакивал из ряда в ряд, иногда рискованно втискиваясь в узкие промежутки между машинами, игнорируя гневные взгляды других водителей и отрывистый лай сигналов. Марти, казалось, неслась с крутой горы на неуправляемых санях эмоций, скользила по гладкому льду, а у подножия склона ее ожидал приступ паники. Дасти стремился оказаться как можно ближе к приемной доктора Клостермана на тот случай, если она на этом пути врежется в стену и обрушится в срыв наподобие того, свидетелем которого он оказался вчера вечером.

Хотя бесплодные рвотные позывы мучили Марти сильнее, чем когда-либо, она не испытывала никакого облегчения, и не столько потому, что ее желудок был пуст, сколько потому, что ей требовалось извергнуть воображаемую рвоту, порождаемую омерзительными образами, возникающими в ее сознании. Вероятно, ее рот был полон слюны, как обычно бывает при приступах рвоты, так как она несколько раз плюнула на пол.

В промежутках между приступами желудочных спазмов она жадно ловила воздух раскрытым ртом, ее горло наверняка должно было воспалиться от этих яростных хриплых вдохов. Помимо всего этого, Марти непрерывно сотрясала дрожь такой силы, что Дасти тоже передалась дрожь холодного отвращения, несмотря даже на то, что он, конечно, не мог вообразить себе тех ужасных видений, которые мучили его жену.

Он погнал еще быстрее, агрессивно перескакивая из ряда в ряд, все больше рискуя, вызывая все больше возмущенной ругани, автомобильных сигналов за спиной, к которым теперь прибавился и обиженный скрип тормозов. Он почти надеялся на то, что его остановит какой-нибудь полицейский. Учитывая состояние, в котором находилась Марти, любой полицейский, вероятно, не только не стал бы выписывать ему повестку в суд, а, наоборот, с сиреной проводил бы до приемной врача.

А состояние Марти ухудшалось. На какой-то момент рвотные конвульсии утихли, но она принялась со стонами раскачиваться на сиденье, ударяясь лбом о «торпеду», поначалу мягкими, медленными и легкими движениями, словно стремилась изгнать эльфов, овладевших ее сознанием, но потом все сильнее и сильнее. Она уже не стонала, а ухала, как футболист, наскакивающий во время тренировки на тяжелый жесткий манекен: «Ух, ух, ух, ух, уууххх…»

Дасти непрерывно разговаривал с нею, убеждал успокоиться, взять себя в руки, вспомнить о том, что он здесь, с нею, что он верит ей и что все скоро придет в норму. Он не знал, слышала ли она его. Ничего из того, что он говорил, казалось, не доходило до ее сознания.

Ему отчаянно хотелось повернуться к ней и приласкать, но он подозревал, что во время этого приступа любое прикосновение приведет к прямо противоположному результату. Вполне возможно, что, положи он руку на плечо жены, та впадет в состояние ужаса и отвращения еще глубже.

Доктор Клостерман принимал пациентов в отведенном для медиков небоскребе, построенном рядом с больницей. Им оставалось проехать всего один квартал; эти здания, самые высокие в округе, были хорошо видны.

Хотя панель «торпеды» была мягкой, несомненно, эти удары не могли окончиться для Марти благополучно, но она все билась и билась о нее. Она не вскрикивала от боли, лишь ухала при каждом ударе, бормотала проклятия и сердито уговаривала сама себя: «Прекрати, прекрати, прекрати». Она казалась одержимой. Точнее, она была и одержимой, и священником, который изо всех сил сражался с овладевшими им самим демонами.

Стоянка около медицинского комплекса была окружена большими раскидистыми деревьями. Окинув площадку взглядом, Дасти выбрал место неподалеку от входа в небоскреб, под тенистой кроной дерева.

Даже после того, как Дасти поставил машину на стоянку, его не оставляло ощущение, будто они все еще едут. Колеблемые утренним бризом листья отбрасывали дрожащие тени на ветровое стекло, а солнечные блики, преломляясь в искривленной прозрачной поверхности, казалось, разлетались по сторонам, словно листья, играющие на ветру, разбрасывали яркие искры.

Как только Дасти выключил мотор, Марти прекратила бодать панель. Ее руки, до тех пор стиснутые между напряженными коленями, вырвались на свободу. Она сжала ими голову, будто старалась подавить волны боли от страшной мигрени, с такой силой нажимая на череп, что кожа на суставах судорожно напрягшихся пальцев стала гладкой и белой, как кости под ними.

Она больше не стонала, не ухала, не ругала себя. Хуже того, она снова скорчилась и принялась кричать. Пронзительные вопли перемежались судорожными глотками — так пловец, выбиваясь из сил, заглатывает воздух пополам с водой. Ее крики были исполнены ужаса, а также и возмущения, отвращения, потрясения. В них слышался ужас омерзения, будто пловец внезапно ощутил рядом собою, под самой поверхностью воды, нечто странное и холодное, скользкое и ужасное.

— Марти, что с тобой? Скажи мне, Марти. Позволь мне помочь тебе.

Возможно, крики, и торопливые оглушительные удары сердца, и гул крови в ушах не позволяли Марти услышать его, или же она знала, что он бессилен что-либо сделать и потому никакого смысла отвечать просто не было. Она боролась с мощным водоворотом неуправляемых эмоций, который, казалось, утаскивал ее в глубину, в губительный бездонный омут, в котором могло скрываться безумие.

Позабыв о своих трезвых мыслях, Дасти прикоснулся к ней. Ее реакция оказалась именно такой, какой он боялся: Марти дернулась от него, сбросила его руку с плеча, прижалась к дверце, пребывая все в той же абсурдной уверенности, что может ослепить его или сделать что-нибудь еще хуже.

Молодая женщина, проходившая через стоянку с двумя маленькими детьми, услышав крики Марти, подошла поближе к «Сатурну»; при виде Дасти ее хмурый взгляд наполнился возмущением, словно она увидела в нем воплощение злоумышленника из тех, что встречаются в каждом американском городе, детоубийцу, кровожадного маньяка, безумного террориста и охотника за головами — одного из тех злодеев, о которых на всем протяжении ее жизни взахлеб рассказывали колонки новостей в газетах. Она прижала малышей к себе и торопливо направилась в сторону больницы, вероятно, высматривая охранника.

Припадок безумия Марти закончился куда более резко, чем начался, не постепенно, а практически внезапно. Последний вскрик, отразившийся от одного-другого-третьего-четвертого стекла в маленькой жестяной коробочке «Сатурна», сменился судорожными мелкими вздохами, перешедшими в неровное глубокое дыхание, сквозь которое чуть слышно доносилось жалкое хныканье раненого животного, тонкое, как шелковая нить, то ясно различимое, то заглушаемое громкими истерическими вздохами.

Хотя Дасти и не мог видеть тех призраков, которые показывало его жене взбунтовавшееся сознание, само зрелище страданий, переносимых любимой, заставило его ощутить слабость. Во рту пересохло. Сердце бешено колотилось. Он поднял руки, увидел, что они дрожат, а потом вытер повлажневшие ладони о джинсы.

Ключи все так же свисали из замка зажигания. Он выдернул их, зажав в кулаке, чтобы не зазвенели, и поскорее сунул в карман, чтобы Марти, подняв голову, не увидела их.

Он нисколько не волновался, что она схватит ключи и нанесет удар по его лицу в яростном стремлении ослепить мужа — сцена, которая, по ее словам, предстала ей в видении. Он не боялся ее ни на йоту больше, чем перед последним эпизодом. Тем не менее он допускал, что сразу же после приступа вид ключей сможет снова швырнуть ее вниз по ужасной лестнице паники.

Марти выпрямилась и убрала руки с головы. Она сидела молча, единственным звуком теперь было ее тяжелое дыхание.

— Я больше этого не выдержу, — прошептала она.

— Это закончилось.

— Боюсь, что нет.

— Во всяком случае, пока что.

Пестрое от бликов и теней лицо Марти, казалось, переливалось золотым и черным, словно оно было не более материально, чем лицо из сновидения. Казалось, будто из него истекает все больше золотого света и его место занимает чернота, пока в конце концов оно не лишится одной из своих составляющих и не погаснет, рассыпая последние яркие искорки, как догорающая римская свеча, потрескивающая в бескрайнем ночном небе.

Хотя умом Дасти полностью отрицал возможность потерять ее, сердцем он понимал, что она ускользала от него, плененная силой, которой он не мог постичь и против которой не мог предложить никакой защиты.