Ложная память - Дин Кунц

Набрав свой личный пароль, он вызвал страницу, где были указаны шесть стенных сейфов различных размеров, находившихся в различных частях дома. Ариман прикоснулся к обозначению «главная спальня», и список сменился изображением цифровой клавиатуры.

После того как он набрал семизначный номер, заработал пневматический привод, и фрагмент гранитной стены рядом с камином отъехал в сторону, обнаружив небольшой стальной сейф, встроенный в стену. Ариман набрал на клавиатуре еще один код, и в комнате послышалось негромкое «клик» открывшегося замка.

Подойдя к камину, доктор открыл стальную квадратную дверь, двенадцать на двенадцать дюймов, и вынул из ячейки в стене тщательно завернутый предмет. Банку емкостью в одну кварту[37].

Он поставил банку на сверкающий металлической окантовкой мозаичный деревянный столик и присел рядом, вглядываясь в ее содержимое.

Выдержав несколько минут, Ариман не смог дальше сопротивляться сиренному призыву вазы с конфетами. Внимательно рассмотрев то, что в ней лежало, он в конце концов выбрал миндальную конфету «Херши».

Он не станет еще раз чистить зубы. Лечь спать со вкусом шоколада во рту было греховным удовольствием. Иногда он позволял себе побыть плохим мальчиком.

Снова усевшись за стол, Ариман смаковал конфету, растягивая этот процесс как можно дольше, и глубокомысленно изучал банку. Хотя он не торопился, но к тому времени, когда последние крошки шоколада растаяли у него во рту, ему не удалось увидеть в глазах отца ни единой искры, в которой содержалось бы новое озарение.

Они были карими, радужную оболочку прикрывала молочно-мутная пленка. Белки больше не были белыми, они стали желтоватыми с прожилками и напоминали чуть пастельно-зеленоватый мрамор. Они лежали в герметично закрытом сосуде, погруженные в формалин, и по временам задумчиво взирали сквозь изогнутое стекло, а порой в них, казалось, можно было прочесть выражение невыносимой тоски.

Ариман изучал эти глаза всю свою жизнь. И тогда, когда они находились на своем определенном природой месте в черепе отца, и после того, как они были извлечены из него. В них содержались тайны, которые он стремился разгадать, но, как всегда, прочесть их было невозможно.

ГЛАВА 42

После трех снотворных таблеток Марти, казалось, не могла впасть в паническое состояние, поэтому Дасти развязал галстуки на ее руках и ногах, и она поднялась с кровати.

Тем не менее ее руки почти непрерывно дрожали, и, когда Дасти подошел к ней слишком близко, она вновь встревожилась. Она все еще считала, что может внезапно вырвать у мужа глаза из глазниц, откусить нос, оторвать губы и таким образом обеспечить себе совершенно нетрадиционный завтрак.

Когда она раздевалась, чтобы принять душ, то у нее был очень милый, сонный и обиженный вид. Дасти, взиравший на жену с того установленного ею расстояния, которое казалось ей безопасным, счел ее чрезвычайно привлекательной.

— Чрезвычайно сильная затаенная эротика. Когда ты так выглядишь, то любой парень с радостью согласится пробежаться босиком по утыканному гвоздями футбольному полю.

— Я не чувствую в себе ни капли эротики, — хрипло ответила Марти. Обиженное выражение появилось на ее лице совершенно невольно, но производило мощный эффект. — Я ощущаю себя птичьим дерьмом.

— Любопытно.

— Только не для меня.

— Что?

Сбрасывая нижнее белье, она пояснила:

— Я не желаю ходить, как кошка, сама по себе.

— Нет, я не о том, — сказал Дасти. — Я имею в виду твой выбор слов. Ты сказала, что ощущаешь себя птичьим дерьмом, но почему именно птичьим?

— Я так сказала? — зевнула она.

— Да.

— Не знаю. Возможно, потому, что у меня такое ощущение, будто меня уронили откуда-то с большой высоты и я забрызгала все вокруг.

Она не хотела оставаться в одиночестве, когда мылась.

Дасти смотрел в открытую дверь, как Марти расстилала на полу коврик, открывала дверцу душевой кабины и регулировала воду. Когда она вошла в кабину, он перешел в ванную и уселся на опущенной крышке унитаза.

Когда Марти стала намыливаться, Дасти сказал:

— Мы женаты уже три года, но сейчас у меня такое ощущение, будто я подсматриваю за тобой в щелку.

Кусок мыла, пластиковая бутылка шампуня и тюбик ополаскивателя для волос явно содержали в себе очень незначительный смертоносный потенциал, и поэтому Марти смогла закончить купание без нового приступа ужаса.

Дасти вынул из ящика фен для волос, вставил вилку в розетку и вновь отступил к двери. Но Марти уже решила, что не будет пользоваться феном.

— Я вытру волосы полотенцем, а дальше пускай они сохнут сами по себе.

— Тогда они будут виться, тебя будет раздражать твой вид, и ты весь день будешь скулить.

— Я не скулю.

— Ну конечно же, ты не скулишь.

— Черт возьми, я не делаю этого.

— Жалуешься? — предложил он.

— Ладно. С этим я соглашусь.

— Ты будешь весь день жаловаться. Почему ты не хочешь взять фен? Он совершенно неопасен.

— Не знаю. Он похож на пистолет.

— Но это не пистолет.

— Не стану клясться в том, что все это имеет рациональное объяснение.

— Обещаю тебе, что если ты включишь его на полную мощность и попытаешься засушить меня до смерти, то я не стану спокойно стоять и ждать, пока из этого что-нибудь получится.

— Ублюдок.

— Ты знала это, когда выходила за меня замуж.

— Прости.

— За что?

— За то, что я обозвала тебя ублюдком.

Он пожал плечами.

— Да называй меня как угодно, пока не убила.

Глаза Марти гневно вспыхнули голубым огнем, ярче вспышки газа.

— Это не смешно.

— Я отказываюсь бояться тебя.

— Ты должен, — печально сказала она.

— Ни за что.

— Ты глупый, глупый… человек.

— Человек. О! Невыносимое оскорбление. Послушай, если ты когда-нибудь еще назовешь меня человеком… не знаю, это звучит так, будто между нами все кончено.

Она уперлась в мужа яростным взглядом, потом потянулась за феном, но тут же отдернула руку. Попробовала еще раз, опять отскочила и задрожала не столько от страха, сколько от расстройства и сдерживаемой боли.

Дасти боялся, что она может заплакать. Вчера вечером он совершенно не мог выносить вида Марти, заливавшейся слезами.

— Давай, я помогу тебе, — предложил он, шагнув поближе. Она отшатнулась:

— Держись подальше.

Он подхватил полотенце с вешалки и протянул жене.

— Ты согласна, что это не сможет облюбовать ни один, даже самый невероятный маньяк-убийца?

Она и впрямь внимательно осмотрела все полотенце, словно пыталась осторожно вычислить, какие в нем скрыты затаенные угрозы.

— Держи его обеими руками, — посоветовал он. — Натяни его посильнее и держи натянутым, сосредоточься и не выпускай его из рук. Пока твои руки заняты полотенцем, ты не сможешь причинить мне никакого вреда.

Марти, скептически ухмыльнувшись, приняла полотенце.

— Нет, подумай сама, — продолжал Дасти, — ну что ты сможешь им сделать, кроме как шлепнуть меня по спине?

— Это принесет мне некоторое удовлетворение.

— Но при этом будет самое меньшее пятьдесят процентов вероятности того, что я выживу. — Марти, похоже, в чем-то сомневалась, и он добавил: — Кроме того, у меня есть фен. Только попробуй что-нибудь, и я тебе так надаю — всю жизнь не забудешь.

— Я чувствую себя такой дурой.

— Ты не дура.

Валет просунул голову в дверь и фыркнул.

— Голосование — два против одного, что ты не дура.

— Давай-ка закончим с умыванием, — мрачно прервала его Марти.

— Стань к раковине, повернувшись ко мне спиной, если считаешь, что так я буду в большей безопасности.

Марти послушно отвернулась к раковине, но закрыла при этом глаза, чтобы не видеть своего отражения в зеркале. Хотя в ванной было достаточно тепло, вся ее спина была покрыта гусиной кожей.

Взяв расческу, Дасти принялся расчесывать ее густые, черные, великолепные волосы под сильной струей горячего воздуха из фена, укладывая их на манер того, как это обычно делала Марти.

Все то время, пока они жили вместе, Дасти с наслаждением наблюдал за тем, как его жена ухаживает за собой. Она могла мыть волосы, красить ногти, накладывать косметику или втирать в кожу лосьон для загара, и всегда она подходила к любому из этих занятий с неуловимой, почти ленивой тщательностью, напоминавшей кошачьи повадки и исполненной очаровательной грации. Львица, уверенная в своей красоте, но не пренебрегающая заботой о ней.

Марти всегда производила впечатление сильной и стойкой, так что Дасти никогда не волновался по поводу того, как могла бы сложиться ее судьба в случае его безвременной смерти, например, во время работы на какой-нибудь крутой и высокой крыше. А теперь он волновался, и это волнение казалось ему оскорблением Марти, словно он жалел ее, а этого он не делал, просто не мог. Она оставалась слишком самой собой, Марти, для того чтобы вызывать жалость. И все же теперь она казалась тревожно уязвимой: эта изящная шея, эти нежные плечи, эта ложбинка вдоль спины и скрытый под ней хрупкий позвоночник… Дасти боялся за эту дорогую ему женщину до такой степени, какой никогда даже не мог себе представить.