Ложная память - Дин Кунц

Девчонки. Они всегда приносят неприятности, рано или поздно.

Поднявшись с кровати, Ариман приказал Сьюзен тоже встать. Она повиновалась.

— Ты испортила всю мою игру, — сказал он. Теперь женщина по-настоящему раздражала его. — И я должен придумать для нее новый финал.

Он мог допросить ее, чтобы выяснить, когда мысль о видеокамере впервые пришла ей в голову, а затем дойти от того момента до настоящего времени, удалив все связанные с этим действием воспоминания. Однако в этом случае она могла бы обнаружить странные провалы в памяти о недавнем прошлом. Он мог относительно легко стереть целый участок из памяти объекта, а затем заполнить промежуток ложными воспоминаниями, которые, несмотря на то что были написаны крупными мазками и лишены деталей, казались бы совершенно убедительными. По сравнению с этим методом гораздо труднее было ловко изъять одну-единственную ниточку из широкого полотна памяти — примерно так же, как выделить тоненькую прослойку жира из куска филе-миньон, оставив при этом мясо неповрежденным. Он мог исправить ситуацию и изъять из памяти Сьюзен любые мысли и намеки на то, что он был ее мучителем, но у него не было ни времени, ни энергии, ни терпения на такую работу.

— Сьюзен, скажи мне, где у тебя ближе всего лежат блокнот и ручка.

— Около кровати.

— Возьми их, пожалуйста.

Обойдя следом за ней кровать, он заметил, что на тумбочке лежит пистолет.

Сьюзен, казалось, не проявляла никакого интереса к оружию. Она открыла ящик тумбочки и вынула оттуда шариковую ручку и линованный блокнот наподобие тех, какими пользуются стенографистки. На каждой странице у корешка была напечатана ее фотография, а также эмблема и телефонные номера компании по продаже недвижимости, в которой она работала до того, как агорафобия прервала ее карьеру.

— Убери пушку, пожалуйста, — мягким тоном приказал Ариман, хотя нисколько не опасался, что она обратит оружие против него.

Она положила пистолет в ящик, задвинула его и, повернувшись к Ариману, протянула ему ручку и блокнот.

— Возьми их с собой, — сказал доктор.

— Куда?

— Иди за мной.

Вслед за Ариманом она прошла в столовую. Там он велел ей включить люстру и сесть за стол.

ГЛАВА 40

Все так же глядя в зеркало ванной, в очередной раз воспроизводя в памяти свою беседу со Скитом, состоявшуюся на крыше, пытаясь расположить в должном порядке детали, которые могли бы придать достоверность невероятной теории о том, что его брат был запрограммирован, Дасти понял, что со сном на эту ночь покончено. В мозгу, как москиты, роились вопросы, и их укусы разгоняли сон куда сильнее, чем большая чашка горячего черного кофе, уваренного до густоты патоки.

Кто мог запрограммировать Скита? Когда? Каким образом? Где? Для каких будущих целей? И почему из всех миллионов людей выбрали именно Скита, человека, который сам считает себя кретином, наркоманом, безропотным неудачником (и все это так и есть)?

Все это очень отчетливо попахивало паранойей. Возможно, эта бредовая теория имела бы смысл в мире разговоров о паранормальных явлениях, в котором обитал во время работы — да, пожалуй, и в остальное время, когда не спал, — Пустяк Ньютон, в той несуществующей, но заботливо пестуемой Америке, где коварные инопланетяне деловито совокупляются с несчастными человеческими женщинами, где существа из иных измерений несли ответственность как за глобальное потепление, так и за возмутительно низкие проценты, начисляемые владельцам кредитных карт, где президент Соединенных Штатов был тайно заменен двойником-андроидом, собранным на заводах Билли Гейтса, где Элвис Пресли не умер, а живет на секретной космической суперстанции, построенной Уолтом Диснеем, и работой которой он продолжает руководить и сейчас; вернее, не он сам, а его мозг, пересаженный в донорское тело, известное нам под именем звезды рэпа и титана кинематографа Уилла Смита. А вот здесь мысль о запрограммированном Ските не имела смысла — здесь, в реальном мире, где Элвис был окончательно и бесповоротно мертв, где Дисней был тоже мертв, а самое близкое отношение к сексуально озабоченным инопланетянам имела эмблема с надписью «Звездный путь» на упаковках «виагры».

Дасти сам посмеялся бы над своей головоломной теорией… если бы только Скит не сказал ему, что был «проинструктирован» прыгнуть вниз головой с крыши дома Соренсона, если бы только Малыш не впал в тот жуткий транс в клинике «Новая жизнь», если бы только у каждого из них — Скита, Марти и самого Дасти — в течение дня не пропадало несколько отрезков времени, если бы их жизни не рушились с такой поразительно странной синхронностью и непреодолимостью природного катаклизма, какую можно увидеть, разве что наблюдая за многосерийными похождениями трагических Даны Скалли и Фокса Малдера. Если смех был долларами, хихиканье — четвертаками, а улыбки — пенни, Дасти за эти минуты успел бы превратиться в нищего.

Элвис, тебе не одиноко нынче ночью там, на орбите?

Уверенный в том, что бессонница привязалась к нему до конца ночи, он решил побриться и принять душ, пока Марти пребывала в лекарственном сне. Если она, проснувшись, вновь окажется охваченной той же гротескной боязнью себя, то, конечно, не захочет, чтобы муж выпускал ее из поля зрения, так как наверняка будет опасаться, что каким-то образом вывернется из узлов и приблизится к нему с намерением убить.

Спустя несколько минут гладко выбритый Дасти выключил электрическую бритву, и тут до него донеслись из спальни приглушенные испуганные крики.

Когда он подбежал к Марти, та уже опять спала, всхлипывая во сне. Но безмятежности уже не было. Все ее тело напряглось; она бормотала:

— Нет, нет, нет, нет.

Вырванный из мира собачьих грез, несомненно наполненного теннисными мячами и мисками с мясом и сосисками, Валет поднял голову и неторопливо зевнул, широко раскрыв пасть и продемонстрировав великолепные зубы, которыми мог бы гордиться и крокодил. Но пес не рычал.

Марти мотала головой на подушке, гримасничала и негромко стонала. Она была похожа на больного малярией, мечущегося в горячечном бреду. Дасти вытер ее вспотевший лоб салфеткой, убрал упавшие на лицо волосы, взял обеими ладонями ее связанные элегантным галстуком руки и держал их до тех пор, пока она не затихла.

Какой кошмар ужаснул ее? Тот, который уже неоднократно мучил ее на протяжении последнего полугодия, где появлялась неуклюжая фигура, сложенная из опавших листьев? Или ей явился новый призрак, тот самый, который разбудил ее несколько часов назад и заставил зажимать рот, сдерживая позывы к рвоте?

Когда Марти вновь погрузилась в спокойный сон, Дасти задумался над новым вопросом: не мог ли ее повторяющийся сон о Человеке-из-Листьев быть столь же значащим, каким ему показалось его столкновение с цаплей, сопровождаемой молниями.

Она описала ему свой кошмар несколько месяцев назад, после второго или третьего раза, когда ей пришлось страдать от него. Теперь он извлек это описание из своих неисчерпаемых хранилищ памяти и исследовал так, словно видел это зрелище сам ее глазами.

Хотя на первый взгляд их сновидения не имели между собой ничего общего, анализ выявил в них тревожащее сходство.

Все это скорее озадачило Дасти, нежели что-нибудь прояснило. Он углубился в исследование точек совпадения, имеющихся в этих двух кошмарах.

«Видел ли Скит сны в последнее время?» — подумал он.

Все так же лежа на своей овчинной подушке, Валет шумно выдохнул носом; такое квазичихание он проделывал для того, чтобы прочистить нос перед тем, как отправиться искать следы кроликов во время утренней прогулки. А на этот раз, когда поблизости не было никаких кроликов, это фырканье, казалось, выражало его скептическое отношение к вновь возникшей навязчивой идее его хозяина — той, что была связана с ночными кошмарами

— В этом что-то есть, — пробормотал Дасти в ответ.

Валет снова чихнул.

ГЛАВА 41

Беспокойно вышагивая по комнате, Ариман составил чудесный трогательный текст предсмертного письма, а Сьюзен под его диктовку записала его своим изящным почерком. Он точно знал, что следует включить в текст, а чего не нужно упоминать, чтобы убедить даже самого въедливого полицейского детектива в том, что письмо подлинное.

Анализ почерка, конечно, сам по себе не оставил бы никакого места для сомнений, но доктор в таких вопросах был очень дотошным человеком.

Нет, составить текст в таких обстоятельствах было вовсе нелегко. Во рту у него было кисло от недавно выпитого пива. Он устал донельзя, в глазах жгло, под веки, казалось, набился песок, спать хотелось так, что мысли путались. Все это заставляло его по нескольку раз мысленно исследовать каждую фразу, прежде чем продиктовать ее.