Ложная память - Дин Кунц

— Бен Марко.

— Я слушаю.

ГЛАВА 38

Восстановив сновидение в памяти, Дасти теперь шел по нему, как турист по музею, неторопливо рассматривая каждый готический образ. Цапля в окне, цапля в комнате. Тихие вспышки сверкающей молнии среди невероятного — без грома и дождя — шторма. Медное дерево с мешком глюкозы вместо плода. Медитирующая Марти.

Изучая свой кошмар, Дасти все больше и больше убеждался в том, что в нем была скрыта какая-то чудовищная правда; так в самой последней коробочке из китайского набора сидит скорпион. В этот непонятный набор входило очень много коробочек, однако многие из них было трудно открыть, и правда осталась спрятанной, готовой ужалить.

В конце концов, расстроенный, он встал с кровати и пошел в ванную. Марти спала так крепко, ее руки и ноги были так надежно связаны галстуками Дасти, что было маловероятно, что она проснется, а тем более выберется из комнаты, пока его не будет рядом с нею.

Спустя несколько минут, когда Дасти мыл руки над раковиной, его посетило озарение. Это было не внезапное осознание значения сновидения, а ответ на тот вопрос, над которым он ломал голову раньше, до того, как Марти проснулась и потребовала, чтобы он связал ее.

Поручения.

Хокку, которое декламировал Скит.

Легкий порыв -И волны разносятГолубые сосновые иглы.

Скит сказал, что сосновые иглы — это поручения.

Пытаясь понять смысл этой фразы, Дасти мысленно составил список синонимов к слову «поручение», но это не помогло ему. Задача. Работа. Труд. Задание. Профессия. Ремесло. Карьера.

Теперь, когда он струей горячей воды смывал мыло с рук, в его сознании возник еще один ряд слов. Задание. Цель. Миссия. Инструкция. Команда.

Дасти стоял около раковины почти так же, как Скит в ванной в «Новой жизни» держал руки под струей кипятка, и обдумывал слово инструкция.

Внезапно ему показалось, что тонкие волоски у него на шее стали жесткими, как натянутые струны рояля, только вместо звуковых волн от них распространялся мороз, отдававшийся вибрирующим глиссандо в каждом позвонке.

Имя доктор Ен Ло, когда он произнес его в разговоре со Скитом, вызвало формальный ответ: я слушаю. И после этого он отвечал на вопросы одними только вопросами.

— Ты знаешь, где находишься?

— А где я нахожусь?

— Значит, не знаешь?

— Ая знаю?

— Ты можешь посмотреть вокруг?

— А я могу?

— Это аттракцион Эббота и Костелло?

— Вот это?

Скит ответил на вопросы только вопросами, адресованными к нему самому, Дасти, как будто ожидал подсказки, что ему следует думать или делать, но реагировал на утверждения, как на команды, а на настоящие команды — так, словно они исходили из уст господа. Когда Дасти, расстроенный, сказал: «Ах, поспи немного и дай мне передохнуть!» — его брат сразу же оказался в сонном забытьи.

Скит сказал о хокку, что это «правила», и Дасти позднее решил, что эти стихи — своеобразный механизм, простое устройство с мощным действием, вербальный эквивалент спускового крючка, хотя, в общем-то, не понимал, что он имеет в виду.

Теперь же, продолжая изучать возможные ответвления от слова «инструкция», он понял, что хокку лучше воспринимать не в качестве механизма, не в качестве устройства, а в качестве операционной системы компьютера, программного обеспечения, которое позволяет вводить команды, понимать их и сопровождать их выполнение.

И какой же, черт побери, вывод можно с помощью дедукции сделать из гипотезы «хокку как программное обеспечение»? Что Скит был… запрограммирован?

Когда Дасти выключал воду, ему послышался слабый звонок телефона.

Воздев, как хирург, готовящийся к операции, руки, с которых капала вода, он вышел из ванной в спальню и прислушался. В доме было тихо.

Если им звонили, то после второго гудка абонент должен был услышать голос автоответчика, установленного в кабинете Марти.

Вероятнее всего, что звонок ему померещился. Никто и никогда не звонил им в этот час. Однако это следует проверить, прежде чем ложиться в кровать.

Вернувшись в ванную и вытирая руки полотенцем, он снова и снова мысленно прокручивал слово «запрограммирован», рассматривая все его возможные вариации.

Глядя в зеркало, Дасти видел не свое отражение, а воспроизведение странных событий, происходивших в комнате Скита в клинике «Новая жизнь».

Затем его память вернулась еще дальше, во вчерашнее утро, на крышу дома Соренсона.

Скит утверждал, что видел Другую Сторону. Ангел смерти показал ему, что ожидает за пределами этого мира, и Малышу понравилось то, что он увидел. Потом ангел проинструктировал его спрыгнуть. Скит именно так и сказал: «Проинструктировал».

Ледяное глиссандо вновь прокатилось по позвоночному столбу Дасти. Еще одна из китайских коробок была открыта, и в нее оказалась вложена другая коробка. Каждая коробка меньше предыдущей. Возможно, не так уж много слоев головоломки оставалось снять. Он почти физически слышал шуршание скорпиона: звук отвратительной правды, дожидающейся, когда будет поднята последняя крышка для того, чтобы ужалить.

ГЛАВА 39

Мягкий шорох прибоя, густая пелена тумана скрывали его возвращение.

Роса на серых ступенях. По второй ползет улитка. Ее панцирь чуть слышно хрустит под башмаком.

Всходя по лестнице, доктор шептал в свой сотовый телефон:

— Зимний шторм…

— Шторм — это вы, — ответила Сьюзен Джэггер.

— Спрятался в рощу бамбука…

— Роща — это я.

— И понемногу утих.

— В тишине я узнаю, что должна сделать.

Шагнув на площадку перед дверью, он приказал:

— Впусти меня.

— Да.

— Побыстрее, — добавил Ариман, выключил телефон, убрал его в карман и окинул тревожным взглядом пустынную набережную.

Неподвижно свешивавшиеся лапы пальмовых ветвей напоминали в тумане холодный темный фейерверк.

Раздался негромкий стук и поскрипывание: стул, подпиравший дверную ручку, был изгнан со своего места. Первый засов. Второй. Погромыхивание снимаемой цепочки.

Сьюзен приветствовала его скромно, без слов, но с покорным полупоклоном, напоминавшим движения японских гейш. Ариман переступил порог.

Он подождал, пока она закрывала за ним дверь и задвигала один из засовов, а потом приказал проводить его в ее спальню. Когда они шли через кухню, столовую, гостиную и по короткому коридору в спальню, он сказал:

— Мне кажется, что ты была плохой девочкой, Сьюзен. Я не знаю, как ты смогла затеять что-то против меня, как это вообще смогло прийти к тебе в голову, но я совершенно уверен, что ты что-то сделала.

Во время первого из его сегодняшних посещений, каждый раз, отводя от него взгляд, она смотрела на стоявшее в углу маленькое деревце. И каждый раз перед тем, как ее неподвижный взгляд упирался в растение, Ариман упоминал или о видеозаписи, которую уже сделал, или о ленте, которую намеревался записать при своем следующем визите. Когда она показалась чрезмерно напряженной и взволнованной, он велел ей назвать причину беспокойства, и когда она кратко сказала: «Видео», он сделал очевидный вывод. Очевидный и, возможно, неверный. Его подозрение было пробуждено, едва ли не слишком поздно, тем фактом, что она каждый раз смотрела на деревце-бонсаи; не на пол, как можно было бы ожидать от человека, сломленного чувством стыда, не на кровать, где происходили столь многие ее унижения, но всегда на маленькое деревце в шарообразной бронзовой вазе.

И теперь, войдя в спальню, он потребовал:

— Я хочу видеть, что находится в этой вазе, под плющом.

Она послушно направилась к бидермейеровской тумбе, но тут доктор увидел изображение на экране телевизора и резко остановился.

— Будь я проклят! — воскликнул он.

И он был бы на самом деле проклят, если не смог уловить причину своей тревоги, если бы в конце концов приехал домой и улегся спать, вместо того чтобы возвратиться сюда.

— Подойди ко мне! — приказал он.

Когда Сьюзен приблизилась, доктор стиснул кулаки. Ему хотелось изуродовать ее прекрасное лицо.

Девчонки. Все они одинаковы.

В детские годы он не видел в них никакого толку, ему совершенно не хотелось иметь с ними дела. Девчонки утомляли его всеми своими нехитрыми уловками. Самым лучшим в них было то, что он без труда мог заставить их плакать — проливать красивые соленые слезы, — но в этих случаях они всегда бежали к матерям или отцам жаловаться. Ему удавалось опровергать их истерические обвинения: взрослые, как правило, находили его очаровательным и верили ему. Но достаточно скоро он понял, что ему нужно научиться осмотрительности и не позволять стремлению вызывать и видеть слезы управлять его действиями наподобие того, как тяга к кокаину руководила поступками множества людей в голливудской толпе, среди которой трудился и его отец.