Ложная память - Дин Кунц

— Не похоже, чтобы здесь гуляли призраки, правда?

— А должны быть. Девять человек погибли, из них трое маленьких детей. Кажется забавным… знаешь, сейчас это выглядит настолько мило, что можно подумать, будто та ночь была только сном.

— Ну, а без твоего отца все закончилось бы много хуже.

Хотя Дасти знал все, что тогда произошло, в подробностях, Марти захотелось еще раз поговорить об этом пожаре. Сейчас у нее остались от отца одни лишь воспоминания, и, перебирая их, она одновременно освежала в памяти.

— Когда приехали пожарные, здесь уже был настоящий ад. Они и не надеялись быстро справиться с огнем. Улыбчивый Боб входил туда четыре раза, четыре раза побывал в пламенном, дымном адском жерле, и каждый раз выходил обратно. Он меньше кого бы то ни было годился для этого, но он каждый раз выходил вместе с людьми, которые в ином случае не смогли бы выжить, кого-то он нес на себе, кого-то вел. Один раз он вывел целую семью из пяти человек, их ослепило дымом, окружило огнем, они заблудились, растерялись, но он вышел вместе с ними, все пятеро были в целости и сохранности. Там были и другие герои, каждый человек из каждого пожарного расчета, но никто из них не мог держаться так, как он, глотать едкий дым, словно ему это доставляло искреннее удовольствие, направляться в убийственный жар с таким видом, будто идет в сауну, просто раз за разом повторять это — но ведь таким он был всегда. Всегда. Благодаря ему спасли шестнадцать человек, прежде чем он потерял сознание и его увезли отсюда в машине «Скорой помощи».

Когда той ночью Марти вместе с матерью торопилась в больницу, а потом сидела у постели Улыбчивого Боба, она пребывала под гнетущей тяжестью страха, которая, как ей казалось, должна была вот-вот сокрушить ее. Его лицо, ярко-красное от ожога первой степени. И испещренное черными точками: частицы сажи оказались настолько глубоко вбиты в поры кожи, что их было очень непросто смыть. Воспаленные, налитые кровью глаза, один раздулся и закрывается веком лишь наполовину. Брови и почти все волосы опалены, а на шее сзади еще один ожог — второй степени. Кисть левой руки и предплечье, глубоко порезанные стеклом, зашиты и перевязаны. И голос такой страшный — грубый, осипший, слабый, — никогда прежде у него не было такого голоса. Из его горла с трудом исходили хриплые слова, а вместе с ними и кислый запах дыма, его дыхание все еще хранило запах дыма, дымное зловоние продолжало исходить из его легких. Марти, которой тогда было тринадцать лет, только тем утром почувствовала себя взрослой и нетерпеливо требовала от мира, чтобы он признал за ней это новое качество. Но там, в больнице, рядом с тяжело пострадавшим Улыбчивым Бобом, она внезапно ощутила себя незначительной и беззащитной, столь же беспомощной, как четырехлетняя малышка.

— Он взял меня за руку своей здоровой правой рукой, но был настолько измучен, что с трудом мог удерживать мою ладонь своими пальцами. И тем ужасным, дымным голосом он сказал: «Эй, мисс М», и я ответила: «Эй». Он попытался улыбнуться, но его лицо было сильно повреждено, так что вышла невероятная улыбка, которая нисколько не могла ободрить меня. Он говорит: «Я хочу, чтобы ты мне кое-что пообещала» — а я только киваю, потому что, боже мой, я пообещала бы ради него что угодно, даже отрезать себе руку, и он наверняка знал об этом. Он хрипит и сильно кашляет, но все же выговаривает: «Когда ты завтра пойдешь в школу, то не хвастайся тем, что, мол, твой папа сделал то, твой папа сделал это… Тебя будут расспрашивать, будут повторять то, что обо мне расскажут в новостях, но не грейся во всем этом. Не грейся. Расскажи им, что я лежу здесь, ем мороженое, придираюсь к медсестрам, в общем, развлекаюсь, как могу, стараясь набрать как можно больше на больничный счет, прежде чем здесь догадаются, что я купаюсь в золоте».

Эту часть истории Дасти услышал впервые.

— Но зачем ему нужно было заставлять тебя давать такое обещание?

— Я тоже спросила его об этом. И он сказал, что у всех ребят в нашей школе тоже есть отцы, и они все считают своих отцов героями или ужасно хотят так считать. И большинство из них, согласно папиным словам, или же действительно были героями, или же могли ими стать, если бы им выпала такая возможность. Но они были бухгалтерами, продавцами, механиками, клерками, и им не хватило везения, чтобы оказаться в нужное время в нужном месте, как это случилось с моим папой благодаря его работе. Он сказал: «Если кто-то из детей придет домой и посмотрит на своего отца с разочарованием из-за того, что ты хвасталась мною, то, значит, ты совершила низкий поступок, мисс М, а я знаю, что ты не станешь совершать низких поступков. Ты — никогда. Ты персик, мисс М. Ты самый настоящий персик».

— Счастливая, — восхищенно сказал Дасти, помотав головой.

— Ведь он что-то представлял собой, а?

— Да уж.

Благодарность, которую ее отец получил от отдела пожарной охраны за храбрость, проявленную той ночью, была у него не первой и не стала последней. Прежде чем рак сотворил с ним то, чего не смогло сделать никакое пламя, он успел набрать побрякушек больше, чем любой иной пожарный в истории штата.

Он настаивал на том, чтобы благодарности и награды ему вручали чуть ли не тайно, без церемоний и официальных сообщений для печати. Согласно его образу мыслей, он делал только то, что должен был делать, за что ему платили зарплату. Кроме того, любой риск и травмы — все это было совершенной мелочью по сравнению с тем, через что он прошел во время войны.

— Я не знаю, что происходило с ним во Вьетнаме, — сказала Марти. — Он никогда не говорил об этом. Когда мне было одиннадцать, я нашла на чердаке его медали в коробке. Он сказал мне, что получил их за то, что печатал на машинке быстрее всех в штабе дивизии, а когда я категорически отказалась в это поверить, то он сказал, что во Вьетнаме часто устраивали конкурсы поваров и он испек совершенно невероятный кекс. Но даже в одиннадцать лет я знала, что даже за самый потрясающий кекс в армии не дают множества «Бронзовых звезд». Я не знаю, был ли он, когда поехал во Вьетнам, таким же прекрасным человеком, каким пришел оттуда, но по некоторым причинам я считаю, что, возможно, он стал лучше благодаря тому, что ему довелось пережить, что именно это сделало его таким скромным, таким нежным и таким щедрым — и преисполнило такой любви к жизни и к людям.

Бриз раскачивал гибкие перцевые деревья и мелалевкасы, а жакаранды горели лиловым цветом на фоне сереющего неба.

— Я чертовски тоскую без него, — сказала она.

— Я знаю.

— И еще, чего я так боюсь… из-за этой сумасшедшей истории, происходящей со мной…

— Ты разделаешься с нею, Марти.

— Нет, я не о том. Я боюсь, что из-за этого… из-за этого я сделаю что-то такое, что окажется недостойным его.

— Это невозможно.

— Ты не знаешь, — сказала она, содрогнувшись всем телом.

— Я знаю. Это невозможно. Ты — дочь своего отца.

Марти с удивлением обнаружила, что в состоянии улыбнуться, пусть даже кривой чуть заметной улыбкой. Фигура Дасти перед нею расплылась, и, хотя она изо всех сил стиснула дрожащие губы, все же почувствовала в уголке рта вкус соленой влаги.

Они поели в автомобиле на стоянке за рестораном быстрого обслуживания.

— Никаких тебе скатертей, никаких свечей, никаких ваз с цветами, — сказал Дасти, с удовольствием уплетая сандвич с рыбой и жареную картошку, — но следует признать, что вместо этого мы имеем прекрасный вид этого мусорного бака.

Марти, хотя и не завтракала, заказала только маленький молочный ванильный коктейль и неторопливо потягивала его. Ей совершенно не хотелось иметь полный желудок жирной пищи, если вдруг она вновь подвергнется атаке отвратительных видений наподобие тех, что овладели ее мозгом по дороге от дома Скита к доктору Клостерману.

Вынув сотовый телефон, Марти набрала номер Сьюзен и выждала двадцать гудков, прежде чем дала отбой.

— Что-то не так, — сказала она.

— Давай не будем торопиться с выводами.

— Не будем торопиться. Все равно в моих ногах не осталось ни одной пружинки, — согласилась Марти. Что касается ног, то тут она сказала чистую правду — ей было трудно напрячь мускулы: следствие приема двух таблеток валиума. А ее беспокойство было слабым и неопределенным, но тем не менее сохранялось.

— Если мы не сможем дозвониться ей после посещения доктора Аримана, то заедем к ней домой и проверим, в чем дело, — пообещал Дасти.

Измученная своими собственными невероятными несчастьями, Марти так и не нашла возможности сообщить Дасти о фантастическом рассказе Сьюзен насчет преследования со стороны ночного посетителя, который приходил и уходил, когда хотел, а она ничего не помнила о его вторжениях.

Сейчас тоже был неподходящий момент. Она достигла шаткого равновесия и опасалась, что пересказ их эмоциональной беседы со Сьюзен вновь его нарушит. Кроме того, уже через несколько минут они должны были подъехать к офису доктора Аримана, и она не успеет изложить Дасти содержание этой беседы со всеми необходимыми подробностями. Позже.