Вниз, в землю. Время перемен - Роберт Силверберг

и гляди сеть набросят. Надо писать побыстрее и более сжато; я еще о стольком не рассказал и боюсь, что мне не дадут закончить. Стиррон, не трогай меня еще хоть пару недель!

24

Главный судья Маннеранского порта – один из высших сановников Маннерана. Все коммерческие споры решаются у него в суде, и его юрисдикция, согласно международному договору, распространяется на все другие провинции: морские капитаны из Саллы, Глена, Крелла и западных земель обязаны подчиняться его приговорам без права обжаловать их у себя на родине. Так ведется издавна, будучи лишь арбитром в купеческих сварах, он вряд ли достиг бы таких высот, но за прошедщие века на него возложили и другие обязанности. Он регулирует вхождение в гавань иностранных судов: столько-то гленских, столько-то саллийских, столько-то трейшенских в год. Благополучие дюжины провинций зависит от его воли. Септархи восхваляют его и осыпают подарками в надежде, что он пропустит их лишний корабль. Главный судья представляет собой, так сказать, экономический фильтр Велады-Бортен: он открывает и закрывает клапаны по своему усмотрению, руководствуясь не капризами, а торговой обстановкой на континенте, и нельзя переоценить его значение для нашего общества.

Пост этот не наследственный, но дается пожизненно: главного судью можно сместить лишь вследствие сложной и неосуществимой практически процедуры. Поэтому энергичный главный судья, такой как Сегворд Хелалам, имеет в Маннеране больше силы, чем сам верховный септарх. Септархия этой провинции и так пребывает в упадке: два из семи тронов пустуют сто с лишним лет, а пять оставшихся правителей уступили столько власти высшим чиновникам, что превратились в фигуры чисто церемониальные. Верховный еще сохраняет какие-то крохи величия, но по всем экономическим вопросам должен советоваться с судьей, а судья так неразрывно связан с правительственной машиной, что трудно сказать, кто тут правитель, а кто государственный служащий.

На мой третий день в Маннеране Сегворд повел меня в суд, чтобы подписать служебный контракт. Я, выросший во дворце, остолбенел при виде палат Портового Суда: меня поразила не столько роскошь (ее там не было), сколько размеры. Громадное четырехэтажное здание из желтого кирпича занимало, как мне показалось, всю набережную. В его высоких покоях работала целая армия клерков, они перекладывали туда-сюда бумаги, ставили штампы, и я поежился при мысли, что тоже буду так проводить свои дни. Сегворд вел меня через бесконечные комнаты, принимая поклоны служащих, иногда он сам здоровался с кем-то, иногда просматривал недописанный доклад, иногда смотрел на доску, где отмечалось движение всех судов в трех днях пути от Маннерана и ближе. Наконец мы вошли в тихую, далекую от общей суеты анфиладу. Сегворд показал мне прохладную, великолепно меблированную комнату, смежную с его собственным кабинетом, и сказал, что я буду работать здесь.

Подписывая контракт, я почувствовал себя духовным посредником: я тоже, под страхом жестокого наказания, обязался не разглашать служебную информацию. Портовый Суд, в свою очередь, обещал мне пожизненную службу, регулярное повышение жалованья и прочие привилегии, о которых принцы обычно даже не думают.

Я быстро понял, что буду не каким-то там перемазанным чернилами клерком. Жалованье, как Сегворд и говорил, было маленькое, статус в бюрократической иерархии не существовал вовсе, но на меня возлагалась большая ответственность – я стал фактически личным секретарем судьи Хелалама. Все предназначенные для него конфиденциальные документы попадали сначала ко мне на стол. Моей задачей было выбрасывать незначительные, составлять рефераты по важным, а наиважнейшие подавать судье полностью. Если главный судья был экономическим фильтром Велады-Бортен, то я становился фильтром этого фильтра: он будет читать только то, что я посчитаю нужным, и принимать решения на основе того, что передам ему я. Уяснив себе это, я понял, что Сегворд открыл передо мной путь к вершинам власти.

25

Я с нетерпением ждал возвращения Халум. Я не видел своих названых, ни сестру, ни брата, больше двух лет, и никакие посредники не могли заменить их; я жаждал сидеть с ними допоздна, как бывало, – изливать им душу, слушать их излияния. Я не знал, где теперь Ноим – в Салле, должно быть, – а Халум, хоть и ожидалась со дня на день, не приехала ни на первой неделе, ни на второй. На третьей я рано ушел со службы, чувствуя себя нехорошо из-за жары и переутомления. Меня отвезли домой, и я увидел в дальнем конце среднего двора высокую стройную девушку: она срывала с лозы золотистый цветок, чтобы украсить им свои блестящие черные волосы. Лица я не видел, но фигура и осанка не оставляли сомнений.

– Халум! – вскричал я и бросился к ней через двор. Она обернулась и холодно на меня посмотрела. Я не понимал, в чем тут дело. Ее лицо с такими же, как у Халум, чертами – темные глаза, гордый нос, твердый подбородок, высокие скулы – было мне незнакомо. Неужели она так изменилась за эти два года? Из-за мелких различий между памятной мне Халум и этой женщиной – наклона бровей, трепета крыльев носа, складки губ – мне казалось, что сама душа ее стала другой. Я видел теперь, что и черты у нее немного другие, но это могло быть оплошностью моей памяти. Сердце у меня колотилось, руки дрожали, щеки пылали от смущения. Меня тянуло обнять ее, но я не посмел.

– Халум? – хрипло, с пересохшим горлом повториял я.

– Она еще не приехала. – Голос, как падающий снег – глубже, чем у Халум, звонче, холоднее.

Я оторопел. Можно было подумать, что это сестра-близнец Халум, но я знал только об одной ее сестре, младшей, еще ребенке. Не могла же Халум утаить от меня, что у нее есть двойняшка или старшая сестра – но такое сходство не могло быть случайным. Я читал, что на старой Земле искусственные, созданные химическим путем существа могли обмануть даже мать или любовника; мне начинало уже мерещиться, что этот процесс каким-то образом дошел и до нас и что эта ложная Халум – синтетический двойник моей названой сестры.

– Простите глупца, принявшего вас за Халум, – сказал я.

– Это часто случается.

– Вы ее родственница?

– Дочь брата главного судьи Сегворда.

Она назвала свое имя – Лоймель Хелалам. Халум ни разу не говорила мне о своей кузине, а если и говорила, то я забыл. Не странно ли, что она скрыла от меня существование своего двойника? Я тоже назвался, и она, будучи, как видно, наслышана о названом брате Халум, немного оттаяла. Потеплел и я, оправившись от первого шока: эта девушка была красива, желанна и, в отличие от Халум, не под запретом. Кроме того, я мог притвориться перед