Мельница на Флоссе - Джордж Элиот

– Но разве это отравило бы его жизнь, если б мы стали изредка видеться с вами? – спросил Филипп.

Он хотел сказать еще что-то, но удержался.

– О, я знаю, что это ему не нравилось бы. Не спрашивайте меня почему, – сказала Магги грустным тоном. – Отец мой многое так сильно принимает к сердцу. Он вовсе несчастлив.

– Я несчастливее его, прервал с жаром Филипп: – я также несчастлив.

– Почему? – спросила Магги с участием. – И если я не должна у вас этого спрашивать, то уверяю по крайней мере, что очень-очень о том жалею.

Филипп обернулся, с намерением пойти далее, как будто не имея терпение стоять долее на месте, и они вышли из лощины, и молча пошли по дороге, которая извивалась между деревьями и кустами. С тех пор, как Филипп – сказал последние слова, Магги не имела духу настаивать на необходимость расстаться.

– Я стала гораздо-счастливее, – сказала она наконец: – с тех пор, как перестала думать о том, что легко и приятно, и быть недовольною тем, что я невольно делаю, что хочу. Жизнь наша определена – и это большое облегчение, если можно удалить от себя все желание и только думать о том, как бы перенести предназначенные нам испытание и делать то, к чему мы призваны.

– Но я не могу оставить все желание, возразил нетерпеливо Филипп. – Мне кажется, что пока мы живем, мы не можем уничтожить в себе все наши желание и стремление. Есть вещи, которые мы сознаем прекрасными и добрыми, и мы должны желать их. Как можем мы быть довольны без них, пока чувства в нас не заглохли? Я, например, имею страсть к живописи и стараюсь писать картины; но мои усилия тщетны, и это меня огорчает и будет огорчать до-тех-пор, пока способности мои притупятся, как зрение у старых глаз. Кроме того, есть многое другое, чего бы мне хотелось… При этом Филипп остановился в нерешимости, но потом продолжал: – то, что другие имеют, и чего я всегда буду лишен. В моей жизни никогда ничего не будет великого или прекрасного; лучше было бы мне не жить!

– О, Филипп! – сказала Магги: – мне жаль, что вы это думаете. Между тем сердце ее начало биться от выражение грусти и неудовольствия Филиппа.

– Хорошо же, – сказал он, быстро обернувшись к ней и с мольбою устремив на нее свои серые глаза: – я был бы доволен своей жизнью, если б вы позволили мне видеть вас иногда. Потом, приведенный в себя выражением испуга, отразившемся на ее лице, он снова стал глядеть в сторону и продолжал спокойно: – у меня нет друга, которому я бы мог поверит все – никого, кто бы сколько-нибудь дорожил мною; и если б я мог только видеть вас изредка, и вы бы позволяли мне поговорить с вами немного и оказывали бы мне некоторое расположение; если б мы могли всегда остаться друзьями в душе и помогать друг другу – о! тогда я дошел бы до того, что был бы доволен своей жизнью!

– Но где и как можем мы видеться с вами, Филипп? – спросила Магги в недоуменье.

Могла ли она в самом деле сделать ему добро? Было бы очень тяжело проститься с ним сегодня для того, чтоб никогда более не говорить с ним. Ей представлялся новый интерес, могущий разнообразить ее дни, и было гораздо-легче отказаться от этого интереса заблаговременно, нежели вкусив его.

– Если б вы позволили мне видеть вас здесь, гулять с вами, я был бы доволен даже, если б это было не чаще одного или двух раз в месяц: это не могло бы вредить ничьему счастью, а усладило бы мою жизнь. К тому ж, продолжал Филипп с изобретательностью двадцатилетней любви: – если есть вражда между нашими семействами, то мы тем более должны стараться уничтожить ее нашей дружбой. Я хочу сказать, что влиянием нашим на обе стороны мы можем принести исцеление тем неизвестным мне ранам, которые могли быть сделаны в прошедшем. К тому ж я не думаю, чтоб была какая-либо неприязнь со стороны моего отца: мне кажется, даже, что он доказал противное.

Магги тихо покачала головой и молчала под влиянием противоречивших мыслей. Ей хотелось находить, что видеть Филиппа изредка и поддерживать узы дружбы с ним было не только невинно, но хорошо; может быть, она в самом деле могла помочь ему найти то спокойствие и довольство, которого сама достигла. Голос, шептавший ей это, сладко звучал в ее ушах; но вслед за тем она слышала другой неотвязчивый однообразный голос, которому она привыкла повиноваться и который предостерегал ее, что подобные свидание должны были сохраняться втайне, что она была бы принуждена бояться, чтоб не открыли этого поступка, потому что обнаружение его повело бы за собою гнев и горе, и наконец, что допущение подобной двуличности было бы в ней нравственным пятном. Звуки приятного голоса, однако ж, подобно отдаленному звону, приносимому ветром, беспрерывно раздавались, вновь убеждая ее, что все зло происходило не от ее ошибок и слабостей и что в этом случае ей представлялся выбор между ничтожной жертвой для нее и вредом для другого. Было бы весьма жестоко, относительно Филиппа, удалиться от него, вследствие ничем не оправдываемой ненависти к его отцу, тем более, что многие, может быть, готовы удалиться от него по причине одного его безобразия. Ей даже не приходила мысль, что он может сделаться ее любовником или, по крайней мере, что, свидание ее с ним могут встретить порицание с этой-точки зрение, и Филипп ясно видел отсутствие этой мысли, и видел это с cepдечною скорбью, хотя это самое могло дать ему более надежды на ее согласие. Он с горечью замечал, что Магги была с ним столь же откровенна и непринужденна, как в то время, когда она была ребенком.

– Я не могу сказать ни да, ни нет, проговорила она наконец, оборачиваясь и направляясь по той дороге, по которой пришла. – Я должна подождать, чтоб не решиться опрометчиво, и поискать указаний, как мне должно поступить в этом случае.

– Могу ли я прийти опять завтра или послезавтра, или, наконец, на будущей неделе.

– Я думаю лучше, если я прежде напишу вам, – сказала Магги, колеблясь снова. – Мне придется сходить в Сент-Оггс и я тогда могу занести мое письмо на почту.

– О, нет, с живостью возразил Филипп: – это было бы гораздо-хуже: письмо ваше могло бы попасться на глаза отцу; и хотя я уверен, что он не имеет никакой вражды против вас, но мы имеем различный взгляд на вещи; он чрезвычайно дорожит богатством и общественным положением. Прошу вас, позвольте мне придти сюда еще раз. Скажите, когда; или если вы этого не можете сделать, то я буду ходить сюда как-можно-чаще, пока не увижу вас.

– Я думаю, что это будет лучше всего, потому что я никак не могу назначить заранее вечера, в который приду сюда.

Магги почувствовала большое облегчение, отложив таким образом окончательное решение. Теперь она могла вполне насладиться последними минутами их настоящего свидание; ей казалось даже, что она могла еще продлить его несколько, так как при следующей встрече с Филиппом она должна будет огорчить его, сообщив ему свое окончательное решение.

– Я не могу не подумать, – сказала она, с улыбкой глядя на него: – о том, как странно, что мы увиделись и беседовали с вами, точно будто мы вчера только расстались с вами в Лортони. Однако ж, мы, должно быть, очень переменились в эти пять лет… кажется пять, если я не ошибаюсь. Как это вы были уверены, что я осталась тою же Магги? Я, с своей стороны, не была столь уверена, что вы не изменились: вы так умны, думала я, и, Конечно имели случай видеть и изучить многое, что должно было занять ваш ум, что более не станете заниматься мною.

– Я никогда не сомневался в том, что вы останетесь тою же, когда бы я ни увидал вас, – сказал Филипп: – я хочу сказать этим, что вы не изменились ни в чем том, за что я любил вас более всех других. Я не хочу объяснять этого, потому что, по моему мнению, ни одно сильное ощущение не может быть объяснено. Мы не можем исследовать ни процесса, возбудившего их, ни способа действий их на нас. Величайший из живописцев только однажды написал божественного Младенца, и ни он не мог объяснить, как он это сделал, ни мы, почему мы находим его божественным. Я полагаю, что в человеческой душе есть ярусы, недосягаемые для нашего пони мание. Известного рода музыка до того на меня действует, что всякий раз, как я ее слышу, все мое настроение совершенно изменяется; и если б это влияние было продолжительно, то я был бы способен на самые отважные поступки.

– Ах! я совершенно пони маю вас относительно музыки; я сама чувствую то же! – воскликнула Магги, всплеснув руками с прежней своей живостью. – По крайней мере, прибавила она более грустным тоном: Я чувствовала то же, когда слышала какую-нибудь музыку; теперь же я, кроме органа в церкви, никакой другой не наслаждаюсь.

– И вы сожалеете об этом, Магги? – сказал Филипп, глядя на нее с любовью и участьем. – Ах, вы немного хорошего имеете в вашей жизни. Много ли у вас книг? Вы так любили их в детстве.

Они тем временем возвратились к лощине, обросшей шиповником, и оба остановились, пораженные прелестью вечернего света, отражавшегося в бледно-розовых кустах.