Мельница на Флоссе - Джордж Элиот

Она кинула все свои старые книги «Виргилия», «Эвклида» и «Альдриха», эти первые, уже покрытые морщинами плоды древа познание; она отвернулась с негодованием от чувства тщеславия разделять мысли мудрецов. В первую минуту рвение она далеко забросила эти книги с каким-то торжеством, полагая, что она возвышалась до того, что в них не нуждается. Если б они были ее собственностью, то она тотчас бы их сожгла, в твердой уверенности, что она в этом никогда не раскаялась бы. Она читала с жаром и часто свои три книги «Библию», «Фому Кемпийского» и «Год Христианина» (уже более не отвергаемого, как книжку с гимнами). Ее голова была полна этими книгами и она знала на память многие места из них. Она слишком горячо желала научиться смотреть на природу, на жизнь глазами ее новой веры, чтоб нуждаться в других материалах для умственной работы. Такие думы и размышление наполняли ее голову когда она сидела за работой, за шитьем рубашек и других замысловатых тряпок, работой, называемой «простой». Особливо для Магги это была вовсе не простая работа; она часто так углублялась в свои мысли, что вшивала навыворот рукав, или тому подобное. Можно было заглядеться на нее, когда она сидела пристально, нагнувшись над своей работой. Новая внутренняя ее жизнь, несмотря на временные вспышки прежних страстей, просвечивалась в ее лице и придавала ему какой-то нежный оттенок, какую-то прелесть чертам и розовым щечкам юной красавицы. Мистрис Теливер с удивлением замечала перемену в своей дочери: ей было непостижимо, почему Магги делалась такой доброй и покорной. Магги часто поднимала глаза с своей работы и постоянно встречала взгляд своей матери. Мать ждала с нетерпением взгляда дочери, полного юности, как будто ее старая жизнь нуждалась в нем, как в живительном свете. Она начинала горячо любить высокую, смуглую девочку, единственную вещь, на которую она могла еще обратить свою привязанность и свои попечение. Магги потому, несмотря на все свое аскетическое желание лишить себя всякого украшение, должна была согласиться, чтоб мать даже заботилась о ее волосах, и даже позволить сделать из ее густых, чудных волос корону на голове, по тогдашней безобразной моде.

«Доставь хоть это удовольствие своей матери» говаривала мистрис Теливер; «довольно я, кажется, возилась с твоими волосами». Магги, с радостью пользуясь всяким случаем, чтоб утешить и успокоить мать, согласилась охотно носить такое суетное украшение, но никак не хотела, при всем том, поглядеть на себя в зеркало в этой короне и старых, изношенных платьях. Мистрис Теливер любила по временам обращать внимание мужа на маггины волосы или на другие ее непредвиденные качества. Он всегда резко – отвечал: «Я знал гораздо прежде, что она будет за девочка: это для меня не новость. Но, право, жаль, что она не хуже; она будет, верно, заброшена и не найдет себе достойного мужа».

Утонченность маггина ума и ее красота возбуждали постоянно в нем унылое чувство. Он терпеливо сидел и слушал, когда она читала или говорила ему наедине о том, что несчастье часто обращается в Благословение Божие. Он принимал это как выражение сердечной ее доброты и несчастья делались ему еще нестерпимее, ибо они уничтожили всякую надежду ее на счастливую жизнь. В уме, обращенном на один предмет, обремененном неудовлетворенным чувством мести, нет места другим чувствам. Мистер Теливер не желал духовного утешение – нет он жаждал освободиться от позорных долгов и отомстить врагу.

Книга пятая

Пшеница и плевелы

ГЛАВА I

В красном овраге

Семейная гостиная была продолговатая комната с окошками на обоих концах; одно из них выходило на усадьбу и вдоль Рипиля до берегов Флоса, а другое на мельницу. Магги сидела с работой у второго окна, когда она увидела, что мистер Уоким въезжал на двор, как обыкновенно, на своей красивой вороной лошади, но, против обыкновение, не один: его сопровождал кто-то завернутый в плащ и на хорошеньком пони. Магги не успела придти к сознанию, что это Филипп возвратился, как уже они поравнялись с окном и он дотронулся до своей шляпы, между тем как отец его, искоса подметив это движение, взглянул на них, быстро повернувшись к ним лицом.

Магги поспешно отошла от окна и понесла свою работу наверх. Мистер Уоким иногда заходил поверять книги, и Магги чувствовала, что свидание ее с Филиппом потеряло бы всю цену в присутствии обоих отцов. Когда-нибудь, быть может, она его увидит опять, так что будет иметь возможность пожать ему руку, сказать ему, что она помнит его доброе расположение к Тому и все, что он говорил ей в старину, хотя они не могли более никогда быть опять друзьями. Магги нисколько не была взволнована при мысли увидеть снова Филиппа; она только сохранила к нему род детской признательности и помнила, как он умен и рассудителен; в первые недели своего одиночества она постоянно вспоминала о нем в чреде людей, бывших в ее жизни с ней ласковыми. Часто она, делала иметь его братом или наставником, как она мечтала во время их продолжительных бесед; это желание, слишком, вскоре исчезло в ней, изгнанное вместе с другими подобными ему мечтами жаждой независимости; к тому ж как знать, думала она, не изменился ли Филипп нa чужбине; может быть, он сделался светским человеком и уже вовсе не дорожит разговорами со мной. Лицо его, однако ж, чрезвычайно-мало изменилось; оно было, так сказать, увеличенная и более возмужалая копия его некогда бледного ребяческого лица, но сохранило те же серые глаза и вьющиеся темнорусые волосы; прежний физический недостаток его по старому вызывал прежнее сожаление, и после продолжительных колебаний Магги почувствовала, что ей несмотря ни на что, хотелось бы сказать ему несколько слов. Может быть, он все так же уныл и по-прежнему будет рад, если она с участием взглянет на него. Ее занимал вопрос: помнит ли он, как он любил ее глаза; с этой мыслью Магги взглянула было в квадратное зеркало, которому было приписано висеть стеклом к стене, и уже соскочила со стула, чтоб перевернуть его, но тотчас же переломила себя и взялась за работу, стараясь победить поднявшиеся в душе ее желание и принуждая себя припоминать отрывки из гимнов до-тех-пор, пока она увидела, что Филипп и его отец возвращались по дороге и что она могла опять сойти вниз.

Это было в конце июня, и Магги решила, что она в тот день продолжит свою ежедневную прогулку, составлявшую ее единственное развлечение; но в этот и в следующие дни она была так занята срочной работой, что не могла выйти за решетку дома, и чтоб подышать свежим воздухом, должна была довольствоваться сидением у ворот. Одна из ее обыкновенных прогулок в те дни, когда она не имела надобности идти в Сен-Оггс, к месту, лежащему, пройдя так называемую «Гору» незначительное возвышение, поросшее деревьями и расположенное вдоль дороги, проходящей мимо ворот дорнкотской мельницы. Я говорю незначительное потому, что, по высоте своей, «гора» эта была не более как холм; но бывают, случаи, когда судьба делает из пригорка средство к достижению роковой цели. На том самом месте, где холм спускался к равнине, ее огибала тропинка и вела к другой стороне возвышенности, испещренной рытвинами и насыпями, оставшимися от бывшей там некогда каменоломни; но уж давно и рытвины и насыпи поросли кустарником и деревьями, а местами травой, служащею пастбищем небольшому числу овец. В детские годы свои Магги смотрела на это место, называемое «Красным Оврагом», с большим страхом, и нужно было все ее доверие к храбрости Тома, чтоб она решилась отважиться на прогулку в этом месте, каждая яма которого была наполнена, в ее воображении призраками разбойников и диких зверей. Теперь же оно имело для нее ту прелесть, которую имеет всякая скала с оврагом, и вообще всякая неровность для глаза, привыкшего к однообразно-гладкой местности; в особенности же летом, когда она могла сидеть в поросшем травой овраге под ветвистой ясенью и прислушиваться к жужжанию насекомых, подобному мельчайшим бубенчикам, пришитым к одежде богини Тишины, или смотреть, как солнечные лучи пробивались сквозь густые ветви отдаленных деревьев, как бы для того, чтоб прогнать и затмить нежную небесную лазурь диких гиацинтов. В эту июньскую пору шиповник был во всем цвете, и это была еще причина для Магги направить свою прогулку в Красный Овраг охотнее, чем в другое место, в первый раз, как она могла погулять на свободе – удовольствие, которое она так любила, что иногда, в своих порывах самоотвержение, думала не позволять себе его часто. Взгляните на нее теперь, как она исчезает за поворотом дороги и входит в ущелье по узкой тропинке, проходящей чрез группу сосен. Ее высокая фигура виднеется сквозь наследственную черную шелковую шаль, из какой-то редкой, похожей на сеть, материи; и в том месте, где, она убеждена, ее более никто не видит, она снимает свою шляпку и привязывает ее ленты к руке. Ей, без сомнения, на вид можно было дать более шестнадцати лет, вследствие ли спокойно-грустного взгляда, не выражавшего никакой тревоги или ожидание, или потому, что ей роскошная грудь и вся фигура носили отпечаток преждевременной зрелости. Ее молодость и здоровье выдержали без всякого повреждение вольные и невольные превратности судьбы, и ночи, проведенные ею, в виде добровольного наказание, на твердом полу, не оставили никаких следов; глаза ясны, загорелые щеки круглы и тверды, несколько полные, губы красны. Смуглый цвет лица и черный, как смоль, венок волос на голове придают ей вид какого-то сродства с большими соснами, на которых она смотрит как будто с любовью. Однако ж, глядя на нее, испытываешь какое-то неловкое чувство, ощущение какой-то неизбежной борьбы противоречащих элементов: в ней есть то бесстрастное выражение, какое мы часто видим на старых изображениях лиц в допотопных шляпах, несоответствующее молодости, которая, того и гляди, выскажется в неожиданном страстном взгляде и мгновенно разгони все это спокойствие, подобно тому, как затушенный огонь снова вспыхивает в то время, как уж не ожидают более опасности. Магги в настоящую минуту не была в тревожном состоянии; она, глядя на старые сосны, совершенно спокойно наслаждалась чистым воздухом, и думала, что эти обломанные концы ветвей были памятники прошедших бурь, от которых красные стволы сосен только поднялись еще выше. В то время, как глаза ее все еще были подняты кверху, она – заметила движущуюся фигуру по тени, которую бросало вечернее солнце на поросшую травой тропинку впереди ее. Она с видом испуга опустила глаза и увидела Филиппа Уокима, который сперва приподнял перед ней шляпу и потом с смущением протянул ей руку. Магги также покраснела от неожиданности, которая вскоре уступила место удовольствию. Магги взяла его руку и посмотрела на эту уродливую фигуру открыто, глазами, в которых в ту минуту отражалось только воспоминание ее детских чувств, воспоминание, которое всегда живо хранилось в ней. Она первая заговорила: