Мельница на Флоссе - Джордж Элиот

Странное чувство, исполненное благоговение, наполняло душу Магги. Покуда она читала, ей казалось, что она была пробуждена в глухую ночь волшебными аккордами каких-то неизвестных существ, души которых жили и чувствовали в то время, как она находилась в каком-то забытье. Она бессознательно переходила от одной фразы к другой, помеченной давно уже почившею рукой. Она, не читала, но, казалось, прислушивалась к тихому голосу, который говорил:

«Зачем ты глядишь с любовью на все окружающее тебя земное? Ты здесь не долго останешься: на небе должно быть твое жилище, а на земное должно смотреть равнодушно, как на предмет, мелькающий на пути твоем. Все на свете преходящее, и ты тоже, как и все остальное. Не прилепляйся к земному, чтоб вместе с ним не погибнуть… Пусть человек отдаст все существо свое – и все-таки жертва его будет невелика. Все пожертвование его – безделица. И если он приобретет все знание земные, все-таки он далек от истинной мудрости. Хотя б он достиг высшей добродетели и беспримерной набожности, все-таки ему будет недоставать одной вещи, необходимой для спасение. Чего ж недостает ему? того, чтоб, покинув все земное, он отвергся самого себя, отвергся от своего я, отбросил свое самолюбие… Неоднократно говорил я тебе, и теперь повторяю то же: смирись, отвергнись себя, и ты будешь наслаждаться великим внутренним блаженством. Тогда увянут все суетные желание, злые помышление, излишние земные заботы; тогда неуместный страх не станет тревожить тебя и беспорядочная любовь утратит свою силу».

Магги тяжело вздохнула и отбросила назад густые локоны, будто мешали они ей всмотреться в отдаленное видение. Так вот тайна, как жить на свете, которая дает ей силу отказаться от всех ее заветных мечтаний! вот высота, которой можно достигнуть без помощи наружного блеска! вот источник истинной мудрости, силы и торжества над всеми соблазнами, источник, живущий в ней самой, в ее душе, готовой принять высокое учение! В уме ее блеснула мысль, внезапно-разрешившая трудную для нее задачу, что, быть может, все душевные муки ее прежней жизни происходят именно от того, что она ставила выше всего собственное свое удовольствие, будто она средоточие вселенной; она впервые увидела возможность изменить свой узкий взгляд на вещи, не смотря долее на удовлетворение своей прихоти, как на исходную точку своих поступков и помышлений, а считать себя только незначительным звеном в ряду божественного творение. Она углублялась все более и более в старинную книгу, с жадностью поглощая все учение невидимого учителя, покровителя страждущих. Когда ее отзывали за каким-либо делом, она спешила назад, и тогда только переставала читать, когда солнце скрывалось уже за горизонтом.

Со всею пылкостью юного воображение, которое не в силах оставаться в настоящем, но стремится всегда в будущее, сидела Магги в сумерках и составляла уже плоды собственного унижение и благочестия.

В первом порыве своего открытия, отречение от света показалось ей верхом блаженства, обетованной землей, благополучием, по которому она так долго томилась напрасно. Она не пони мала – и как она могла понять, так мало живши на свете? – сокровенную истину изречений старого монаха, что отречение от света остается скорбью, хотя бы и скорбью охотно-переносимою. Магги все еще стремилась к счастью, и была в восхищении, что нашла ключ к нему. Она ничего не смыслила в доктринах и системах мистицизма, спокойствия души и т. д.; но этот голос из отдаленных средних веков был простым отголоском верований и испытаний человеческой души. Магги приняла его как радушное послание.

Вот почему, я полагаю, маленькая, стародавняя книга, за которую платят не более сикспенса (15 коп. сер.) в книжной лавке, производит в наши дни чудеса, превращает горькие воды в сладкие, между тем, как дорогие проповеди и трактаты недавно изданные не изменяют хода дел на сем свете. Это было написано рукой человека, который выждал время, когда душа его заговорила; это – хроника отшельника затаенной грусти, борьбы, надежды и торжества, написанное не людьми, покоящимися на шелковых подушках и проповедующих утешение тем, которые ходят по каменьям с окровавленными ногами – голос брата, века тому назад чувствовавшего и страдавшего, отрекшегося от света, заключенного в монастыре, с власяницей на плечах и пеплом на голове, в постоянном посте и молитве: – все это выраженное старинным, сильным языком, переживает века, как постоянное воспоминание людских нужд и утех человека, который жил под тем же отдаленным и безмолвным небом, с такими же страстями и желаниями, с таким же рвением, с такими же пороками и немощами. Описывая историю несветских и немодных семейств, часто приходится писать тоном высокопарным и напыщенным, тоном далеко не принадлежавшим хорошему обществу, где все принципы и верование не только весьма умеренны, но обыкновенно лишь подразумеваемы, и где решают только такие вопросы, на которые можно отвечать легкой и грациозной иронией. И можно ли требовать от хорошего общества времени и потребности веровать и восторгаться? хорошее общество имеет свой кларет и бархатные ковры, свои обеды, с приглашениями за шесть недель вперед, оперу и волшебные бальные залы; оно катается, от скуки, на кровных лошадях, шатается по клубам, должно оберегать себя от вихря кринолин, ищет образование в науке Фарадэ и религии в разговорах высшего духовенства, которое посещает лучшие дома. Хорошее общество с своим ироническим взглядом на вещи дорого стоит остальному классу людей: для него трудится купец в своей конторе, рудокоп, разрабатывая мины, стучит, колотит в душном и смрадном подземелье; для него фермер в поте лица обрабатывает свои хлебные поля, выводит скот, а сам претерпевает нужду в одиноких домишках или избах. Эта обширная народная деятельность – деятельность, напряженная, вследствие нужд. Нужда заставляет народ трудиться и напрягать все свои силы для поддержки избранного общества, годами терпеть холод и голод и семейные раздоры. При таких обстоятельствах найдутся многие из числа этого несметного количества людей, которым необходима напряженная вера; ибо жизнь даже при таких неблагоприятных обстоятельствах требует объяснение для людей, хотя бы и вовсе непредприимчивых. Точно так же, когда у нас постель непокойна, мы ищем причину в набивке матраца; это не касается, Конечно, пуховых перин и матрацов с французскими пружинами. Некоторые имеют энергичную веру в алкоголь и ищут себе точку опоры в джине. Большая же часть нуждается в том, что в хорошем обществе называется энтузиазмом. Это чувство представляет побуждение человека независимыми от корыстных целей; оно дает нам терпение и пищу нашей наклонности к любви, когда люди от нас отворачиваются и нам скучно и грустно – словом, это нечто такое, что изгоняет всякие личные желание блага, заставляет забывать себя и с жаром любить ближних. По временам этот энтузиазм слышится в каком-то внутреннем голосе, порожденном неотлагательною необходимостью. И такой-то тайный, неведомый голос был для Магги источником силы и надежд, которые поддерживали ее в часы грусти и уединение. При посредстве этого внутреннего голоса в Магги родилось и получило развитие чувство веры, не одолженное своим существованием никаким внешним, установленным авторитетам или назначенным руководствам: их не было у нее под рукой, а необходимость веры была неотступная. При вашем знакомстве с ее характером вы не удивитесь, читатель, что у ней чувство самоотречение приняло несколько утрированный и отчаянный вид, в котором проглядывали гордость и своенравие. Ее жизнь ей казалась все-таки драмой, и она хотела заставить себя играть свою роль с силой и энергиею; потому часто она делала много совершенно-противно духу смирение, оттого, что она заботилась более о внешности. Часто она стремилась за недостижимым, брала слишком высоко; ее маленькие, едва оперившиеся крылышки не выносили ее и она падала в грязь. Например, она не только решилась посвятить свое время грубому, простому житью, чтоб этим внести и свою копейку в семейную кассу; но, в излишней ревности к самоунижению, она отправилась прямо в магазин в Сент-Оггс и, отвергая все окольные, более спокойные пути, сама просила себе работы. Том сделал ей выговор за этот ненужный, неприличный поступок; но Магги полагала, что это с его стороны совершенно-дурно, недружественно и даже отзывалась преднамеренным ее преследованием. «Я не люблю, чтоб моя сестра занималась такими вещами» говорил Том «я постараюсь выплатить долги и без того, чтоб ты так унижалась». Конечно, в этих словах проглядывало и несколько нежности и храбрости на ряду с светскостью и хвастовством. Но Магги видела в этой речи одну, как бы только одну нечистоту, не замечая в ней зерна золота. Она приняла выговор Тома как крест, посланный свыше. «Том был жесток с ней», думала она в длинные, бессонные ночи, а она его ведь так любила. И она старалась себя уверить, что она довольна этой жестокостью и не требует ничего. Этот путь мы большею частью избираем, когда отрекаемся от себя; мы предпочитаем этот путь, путь мученический, усеянный страданиями и покрытый лаврами, тому скалистому широкому пути терпение, снисхождение к другим, и самопорицание, на котором лавры не растут.