Москва акунинская - Мария Беседина

Брянский вокзал, с которого должен был отправиться багаж Момуса, — современный Киевский. Строительство путей Московско-Киево-Воронежской железной дороги (позже Брянской, сейчас Киевской) началось в 1897 г. К 1900 г. его закончили, и тогда же был построен первый, деревянный Брянский вокзал (современное здание Киевского вокзала состоит из возведенного в 1913–1917 гг. старого и пристроенного к нему в 1945 г. нового корпусов). Ясно, что Момус не мог воспользоваться услугами Брянского вокзала, что называется, за отсутствием такового (действие «Пикового валета» происходит в 1886 г., когда никакого вокзала за Дорогомиловской заставой не было и в помине). А что же там было?

Ну, во-первых, сама застава. Местность на западе Москвы, уютно расположившаяся в излучине Москвы-реки, носила название Дорогомилова еще в XVI в. А до этого Дорогомиловым звали слободу на том берегу реки, на котором сейчас расположена Смоленская площадь. До конца XVIII в. в заречном Дорогомилово находилась слобода «государевых ямщиков». К этим временам читателя возвращает «Внеклассное чтение»: «Перед самой Драгомиловской заставой догнали гренадерскую роту, видно, возвращавшуюся с плаца. Впереди маршировали барабанщики, ложечники, мальчики-флейтисты. Сбоку вышагивал субалтерн — ротный капитан, по утреннему времени, должно быть, еще почивал».

А дальше располагались подмосковные села Кунцово и Фили. Название «Фили» много говорит каждому москвичу — ведь именно там в крестьянской избе держал свой знаменитый совет Кутузов. А что можно сказать о Кунцове (сегодня мы называем его Кунцевым)? Наверное, только то, что в XIX в. это был популярный дачный район. Охотно ездили туда москвичи и на прогулки, и на пикники. «Дверь без стука отворилась, и в комнату влетела светловолосая барышня с очаровательно раскрасневшимся личиком.

— Фрейлейн Пфуль! Morgen fahren wir nach Kuntsevo! [утром поедем в Кунцево] Честное слово! Папенька позволил! — зачастила она с порога, но, увидев постороннего, осеклась и сконфуженно умолкла, однако ее серые глаза с живейшим любопытством воззрились на молодого чиновника», — первая встреча Эраста и Лизаньки («Азазель»).

Через Фили протекает приток реки Москвы — Сетунь, та самая Сетунь, на берегах которой совершил один из своих «подвигов» Момус. Помните, как князь Долгорукий, кипящий негодованием после продажи своего дворца, перечисляет.

«— «Пиковый валет?» — все не мог взять в толк его сиятельство. — Но ведь так называется шайка мошенников. Тех, что в прошлом месяце банкиру Полякову его собственных рысаков продали, а на Рождество помогли купцу Виноградову в речке Сетуни золотой песок намыть. Мне Баранов докладывал».

Впрочем, стоило ли рассуждать об отъезде Савина с Брянского вокзала, если дальше Смоленской площади Момус и его подруга не двинулись? Вы, конечно, помните, что остановило их: «На пестрой площади не только веселились и обжирались блинами. У богатой, торговой церкви Смоленской Божьей Матери длинной вереницей сидели нищие, кланялись в землю, просили у православных прощения и сами прощали.

День у убогих нынче был важный, добычливый. Многие подходили к ним с подношением — кто нес блинок, кто шкалик водки, кто копеечку.

Из церкви на паперть, грузно ступая, вышел какой-то туз в распахнутой горностаевой шубе, с непокрытой плешастой головой. Перекрестил одутловатую, небогоугодную физиономию, зычно крикнул:

— Прости, народ православный, если Самсон Еропкин в чем виноват». Углядев богатого самодура и узнав о его крайнем суеверии, Момус решает задержаться в Москве, чтобы прихватить в дорогу «мешок с большими деньжищами». Затея эта не удалась — Момус умудрился перехитрить сам себя. Но сначала он ловко обманул Еропкина, не понимая, что играет с огнем. «Еропкин — человек очень богатый и очень суеверный, — задумчиво произнес Эраст Петрович. — Я бы заподозрил здесь какую-нибудь аферу, но у Еропкина такая репутация, что никто из московских с ним связываться не осмелился бы. Это з-злодей и мерзавец, каких свет не видывал».

Основное действо развернулось именно на Смоленской площади, в излюбленном Еропкиным храме, где тот от души фарисействовал, «одаривая нищих — каждому по монетке». Представление с участием Паисия-Мими и дрессированного ворона разыгрывалось на углу ведущей к мосту Смоленской улицы и Плющихи, где в 1691 г. был воздвигнут храм во имя Рождества Пресвятой Богородицы, в одном из приделов которого размещался чтимый в народе образ Смоленской Божией Матери. Здесь же, наблюдая за парочкой аферистов и их будущей жертвой, встретились загримированные Фандорин и Тюльпанов: «До плеча уставшего от тяжелой наблюдательной службы Тюльпанова (был он в синих очках и рыжем парике, чтоб не приняли по бритой башке за татарина) дотронулся смуглый цыган — кудреватый, в меховой поддевке и с серьгой в ухе.

— Нутко, малый, передай огонек Божий, — сказал цыган, а когда покоробленный фамильярностью Анисий принял у него свечку, шепнул голосом Фандорина:

— Еропкина вижу, а где отрок?

Тюльпанов похлопал глазами, пришел в себя и осторожно показал пальцем».

А почему Еропкину так полюбился этот храм? Да потому, что была «у его, гада, тут контора, на Плющихе. По дороге из саней вылезет, на рупь копеек раздаст и покатит в контору тыщи грести».

В древности улица Плющиха называлась Смоленской, а затем Саввинской (по находившемуся поблизости Саввину монастырю). Наверное, знай об этом обстоятельстве Момус, ему было бы приятно… Есть версия, что в XVIII в. улицу прозвали Плющихой «в честь» стоявшего на ней кабака. Дескать, люди там так пили, что у них «душа сплющивалась». Однако мне лично больше по душе другая: на улице имелся храм во имя преподобной мученицы Евдокии, а эту святую в народе звали Плющихой, потому что ее день празднуется в середине марта, когда наст «плющит» снег, делая его жестким.

Глава 6

Снова к центру

Мы с вами долго ходили по бывшим окраинам Москвы. Но не следует забывать, что, обойдя город почти кругом, наш с вами маршрут не охватил определенную часть его центра. Давайте, покинув Смоленскую площадь, пройдем по Смоленскому бульвару. Теперь мы с вами стоим на Зубовской площади. Тут, как в районе Сретенки, в какую сторону ни пойди — все «акунинские» места! Площадь возникает и в романах об Эрасте Петровиче, и в книгах о Николасе, и в «Шпионском романе». Однако я хочу для начала показать вам более близкие к центру улицы. Начнем с Пречистенки.

Пречистенка

Эта улица, на которую мы сворачиваем с Зубовской площади, «появилась на свет» в начале XVI в. Тогда она была просто дорогой, которая вела от Кремля к Новодевичьему монастырю и называлась Чертольем. Царь Алексей Михайлович Романов, известный своей набожностью, часто ездил по Чертолью в Новодевичий, и, очевидно, «нехорошее» название его раздражало. Собственно, Чертолье было оврагом, по которому протекал бурный ручей Черторый (то есть с извилистым руслом и бугристыми берегами, которые «сам черт рыл»). Царь вышел из положения изящно: уже обстроенную рядами домов дорогу переименовал в Пречистенскую улицу — в честь образа Пречистой Девы, хранившегося в Новодевичьем. Память о тех временах хранят палаты допетровской эпохи, сохранившиеся в начале Пречистенки (а мы движемся в ту сторону от ее дальнего конца).

В XVII в. улицу уже было не узнать — по обе ее стороны шеренгами выстроились роскошные здания в стиле классицизма, которые строили для себя богатые дворяне. Все это великолепие сгорело в 1812 г. (современник отмечал, что «на Пречистенке едва есть пять домов»), однако сразу же после войны улица отстроилась. «Красивая Пречистенская улица, в которой несколько каменных домов не испортили бы и Дворцовой набережной Петербурга», — характеризовал ее в 1840-х гг. Загоскин.

Пречистенка «поделилась» названием с соседними бульваром и набережной. «Роль «почтового ящика» для экстраординарных сообщений исполнял старый каретный сарай в переулке близ Пречистенского бульвара — там между бревнами была удобная щель: достаточно, проходя мимо, на миг сунуть руку», — читаем в «Статском советнике» о конспиративных мерах, принятых «Боевой Группой».

«Когда Василий Александрович наконец распрощался, пришлось пообещать, что завтра он придет на Пречистенский бульвар. Лидина будет снова ехать на извозчике, увидит его будто по случайности, окликнет, и он снова к ней сядет. Ничего подозрительного, обычная уличная сценка» («Алмазная колесница»).

А в «Пиковом валете» на Пречистенке обитает миллионер Еропкин. Кстати, сразу становится ясным, откуда взялась фамилия самодура: на улице есть Еропкинский переулок. Логично было бы предположить, что в нем Самсон Харитоныч и должен был жить, дав переулку свое имя, ведь он был наверняка богаче своих соседей. Но, вчитавшись в текст романа, понимаем, что дело обстояло иначе. «У Фандорина и Анисия все уж было готово. От дома Еропкина в Мертвом переулке выезд был в три стороны — к Успению-на-Могилках, к Староконюшенному переулку и на Пречистенку, и на каждом из перекрестков стояло по двое неприметных саней», — Эраст Петрович организует слежку за «невинной жертвой» Момуса, которая в конце концов приводит полицию в «Варсонофьевскую часовню». Страшный и ужасный Мертвый переулок существовал на самом деле, однако никакой готики в его названии не скрыто: оно было дано по жившей в нем в XVIII в. дворянке Мертваго. Въезд в него находился между владениями № 16 и 18, откуда до указанных арбатских переулков и в самом деле рукой подать. (В 1937 г. переулок был переименован в честь жившего в нем писателя Н. А. Островского, литературного «отца» Павки Корчагина.)