По дороге в Вержавск - Олег Николаевич Ермаков

Капиталисты с их якобы свободой падают, как гнилые… фрукты под сапог тевтонца. Это и есть результат. Итог западной демократии. Тевтонец тот идет и переспелые яблочки срывает. Они сами падают в его каску. По всей Европе, что на севере, что на юге. А это они голосили во все трубы, мол, Советы нелюди, в Советах казни, процессы…

– Разве не казни? – тут же спросил Илья.

– Казни! – воскликнул Арсений. – Хирург вынужден удалять больные части, отсекать зараженное, чтобы весь организм остался здоров. – Он рассек ребром ладони воздух. – Как может тот же новый лес подняться? Не высаживают же деревца где-нибудь в дебрях? А – в поле, в новых бороздах, чтобы вдоволь было воды и солнца. Старое, трухлявое, гнилое – сметаем. Новое – поднимается.

Илья кивнул, набирая дым и пуская его в щель в толстых губах. Он курил не взатяг.

– В разряд каких же деревьев ты отнесешь… Адмирала?

Арсений зло взглянул на него.

– Оставь ты его в покое.

– Хорошо, отца Ани. Своего деда. Или, вот, музейных работников, пострадавших во время чистки. Палашенкова, светлого ума директора и порядочного человека… Вычистили в Карлаг. Андрей Федорович ведь был из крестьян, выучился на народного учителя. Потом постигал науки в Московском архитектурном институте, в Смоленском отделении. Хранитель музея древностей, потом и директор всего Смоленского музея, организатор экспедиций по Смоленщине. И на него делала налет легкая кавалерия комсомола, как и на твоего деда… Щелкоперы заставляли пожилого ученого держать перед ними ответ, по первому требованию приносить тот или иной предмет. Они опись перед носом имели. Ткнул пальцем – а вот, наконечник дротика. Или – поясной набор. Пряжка, гривна… Не к чему придраться. А придрались: малое, мол, вовлечение в работу музея общественности и плохое распространение и агитация за себя в рабочих районах и среди просвещенцев. Так, спрашивается, а вы на что? Комсомольцы, газетчики, райкомовцы, инструкторы всякие… Вот и вовлекайте, агитируйте. А дело музейщиков – хранить и показывать. Налетали и на музей Тенишевой, теперь он музей Крупской… Как будто Крупская его и организовала и передала Смоленску великолепный двухэтажный каменный терем, набитый бесценными этнографическими экспонатами. Хм… Но комиссии – это уже была не легкая кавалерия щелкоперов, а когорта мужей и жен, таких, как Елагина, бывшая портниха, с низшим образованием, но партийная с одна тысяча девятьсот пятого года. Так вот комиссии…

Вернулась Аня с полным чайником и повесила его над огнем.

– О какой это вы тут комиссии толкуете? – спросила она.

– Той, что занималась чисткой. Это про музей Тенишевой, то бишь Надежды Константиновны Крупской.

– И что?

– Да ничего. Заявили, что это молельня, а не музей. Отдел иконописи им не понравился. И то, что много изображений Тенишевой, а не Крупской. Музей-то Крупской. Ну и погнали с работы Барщевского, фотографа, ученого, сподвижника Тенишевой. А рекомендовали рабочего с большим производственным стажем, члена партии, с образованием низшим Зайцева, тоже члена комиссии.

– Ой, как мне там нравилось, – сказала Аня. – Тенишева молодчина.

– А Надежда Константиновна? – спросил Илья.

– Крупская?.. Я не знаю, – смутилась Аня.

– Тоже молодчина, – сказал Арсений. – Верная сподвижница вождя. А это не так просто. И уж точно сложнее, чем быть княгиней да скупать на тысячи муженька всякие экспонаты, прялки там разные, колотилки-молотилки.

– Ну Сеня, – отозвалась Аня, – эти колотилки-молотилки на выставке в Париже произвели фурор. И, как я слышала, княгине предлагали астрономические деньги за все, но она не согласилась и все подарила нам. Так ведь, Илья?

Тот кивнул.

– Колотилку-молотилку и учинили эти легкие кавалеристы да комиссии, – сказал Илья. – Вышибали всех самых ценных и опытных музейщиков. Погодина шельмовали. Вы знаете историка Погодина? Друга Пушкина? Так вот Михаил Иванович был его внуком. Учился в Лозанне, потом в Московском университете, был слушателем Московского археологического института. Выучка! Поселился в родовом имении матери в Ельнинском уезде. Работал там учителем, заведующим народным образованием в земской управе. Кем еще он был?.. Да кем только не был! И действительным членом ученой архивной комиссии. И заведующим секцией охраны памятников уезда, и уполномоченным Смоленского губернского музея по Ельнинскому уезду. Преподавал заодно французский в тамошних школах. И наконец, стал блестящим хранителем усадьбы Барышниковых в Алексино в Дорогобужском уезде, восстановил архив, библиотеку. Ездил в Крым для приведения в порядок Алупкинского дворца-музея, а как вернулся, стал хранителем историко-архитектурного отдела нашего музея. Бывал в экспедициях и по Северу, и здесь у нас… В Болдинском музее-монастыре перефотографировал по заданию Барановского все музейные экспонаты, которые сам и собирал в Ельнинском и Дорогобужском уездах. А эта коллекция потом была перевезена в Дорогобуж, там и пропала. Только тридцать фотографий Погодина и остались.

– Ну и что с ним сталось? – нетерпеливо спросил Арсений.

Илья взглянул на него и с усмешкой ответил:

– Вычистили. Дескать, не имеет квалификации этнографа. И к тому же чуждый по происхождению элемент. Да, еще не превращал музейную работу в орудие.

Аня прыснула, прикрываясь ладонью.

– Какое еще орудие?!

– Не знаю. Кувалда или лопата классовой борьбы!

– Но его что, припечатали кувалдой? – раздраженно спросил Арсений.

– Пока жив. Унес ноги в музей Коломенское в Москве, к Барановскому. Москве-то спецы нужны больше, а нам – Зайцевы.

– Пусть и радуется, – сказал Арсений, выстреливая в костер окурок. – Пошел на повышение. Москва не Смоленск.

– Так пусть и Евграф радуется, – тут же откликнулся Илья. – Тоже пошел вверх по Днепру – в истоках лес валит, на Валдайской горе.

– Какие глупости ты говоришь! – возмущенно воскликнула Аня.

– Я? А может, он? – спросил Илья, прикладывая ладони к груди, а потом указывая на Арсения.

– А что он говорит? Что такое ты говоришь, Сеня?

Тот покрутил головой.

– Ничего такого сверхъестественного. Простые слова, понятные любому сознательному гражданину своей страны.

– Лес рубят – щепки летят, – подхватил Илья. – Только лес-то живой, человеческий.

– А… не было такой сказки у Марты? – вдруг спросила Аня.

– Не помню, – сказал Илья. – Нам сейчас навешивают другие сказки.

– Это же какие? – спросил Арсений.

– Да такие… Будто чем больше крови, страданий, бедствий, тем оно и лучше, веселее. Светлее путь. Только это еще вопрос: путь куда?

– В Вержавск, – сказала нечаянно Аня.

Илья с Арсением посмотрели на нее.

– Ну, вержавцы уже никогда не увидят этого, – заметил Илья.

– А может, там построят город. Город будущего – Вержавск, – сказала Аня. – И мы будем первыми его жителями.

– Вержавск, Вержавск, – проговорил Арсений. – Как будто там все было расчудесненько, распрекрасненько. Ни бедных, ни богатых, ни попов, ни плетей, ни казней. Ни голода, ни болезней… – Он взмахнул рукой. – Да на дыбах кости ломали. Ноздри рвали раскаленными