Руководство джентльмена по пороку и добродетели - Маккензи Ли

толком не сжимая кулак, – как будто мокрой тряпкой махнул. Делаю еще несколько ударов, слишком стыдясь своей неловкости, чтобы вышло хоть сколько-нибудь сильно.

– Бей нормально! – говорит Сципион. – Представь, что иначе изобьют тебя.

Я вспоминаю отца: не удары, а его бесконечные тирады о том, как я жалок. Какой я тупой, неуклюжий и ни на что не годный неудачник, неудачник, неудачник… Он повторял это все снова и снова, пока я не поверил: я настолько ничего не стою, что можно даже не защищаться.

А теперь Сципион говорит мне, что моя жизнь чего-то стоит, и учит за себя постоять.

Я замахиваюсь и бью сильнее. Удар выходит так себе, но хотя бы не совсем вялый. Мне больше не хочется за него оправдываться или извиняться. Кулак касается руки Сципиона с дикой болью, будто разлетаются кости. Я сгибаюсь пополам.

– Сукин сын.

Сципион смеется.

– Не засовывай внутрь большой палец, будет легче. Но хороший был удар. Настоящий.

Он садится на ступеньку, смахивает со лба пот, достает из кармана флягу и предлагает мне. Я чую едкий запах джина, и больше всего на свете мне хочется вырвать флягу у него из рук и осушить. Но я качаю головой.

– Нет, спасибо.

Сципион отхлебывает джина и снова берется за кисть. Но вместо того чтобы начать красить перила, он вдруг оборачивается, смотрит мне прямо в глаза и очень серьезно произносит:

– Теперь, когда кто-нибудь попытается тебя ударить, ты дашь ему сдачи. Договорились? Обещай мне, Генри.

Только когда мы оба погружаемся в работу, я вдруг понимаю: впервые за очень долгое время я не вздрогнул, когда меня назвали Генри.

Венеция

27

В Венецию я страстно влюбляюсь с первого взгляда.

Взгляд этот, надо сказать, застает весьма удачную картину. Вода цвета павлиньего пера, искрясь, уходит к бело-охристому горизонту. Из волн спящими бакланами торчат стайки кораблей и швартовочные тумбы, меж ними снуют черные гондолы. На небе, пылающем янтарным закатом, видны силуэты куполов и колоколен, колонны Дворца дожей и башня собора Святого Марка – а мимо течет Гранд-канал, обрамленный пестрыми дворцами с висящими над водой балконами. Вода отражает свет, будто она из стекла, и кажется, что под водой еще один город.

Единственная мрачная деталь этого великолепия – ряд эшафотов с виселицами там, где Гранд-канал впадает в Адриатическое море. На каждой висит по полуразложившемуся трупу, сквозь клочья серой плоти торчат кости. Рядом кружат вороны и чайки: то нарезают петли по воздуху всей стаей, то вдруг резко ныряют вниз. Может, Сципион с командой на самом деле и не пираты, но все равно на волосок от подобной судьбы. А мы втроем уже почти неотличимы от них, и, случись что, чиновникам будет проще тоже объявить нас пиратами, чем слушать объяснения: мол, мы пленники, только разгуливаем на свободе. Мы с Перси успели даже переодеться из наших хлипких богатых одежд в одолженные у пиратов льняные шаровары и вязаные монмутские шапки, грубые рубахи из полосатого тика и измочаленные морем кожаные ботинки. Прямо настоящие матросы. Ну хоть моя милая сестрица продолжает щеголять в приличествующих леди нарядах.

Ибрагим со Сципионом остаются на корабле: нужно пройти таможню и уплатить налоги. Мы втроем отправляемся в город с важной миссией: обналичить, чтоб не пропадали, чеки на имя Босуэлла (я единственный, кто может им назваться) и найти жилье. Моросит мелкий дождь, над каналами висит легкая дымка. Душный воздух напоен букетом ароматов – в дождь к ним не примешиваются хотя бы сточные воды.

Город рассыпан лабиринтом трещин, между узкими улочками, как артерии, бегут каналы. Мы находим трактир в Каннареджо, рядом с еврейским гетто. Команда занимает целый угол и впервые за много недель обедает горячими блюдами без единого сухаря: трактирщик радостно приносит то поссет, то мармелад, то весьма изысканное вино. С наступлением темноты в трактире становится все шумнее, и вот мы уже все кричим – то ли иначе не слышно, то ли много выпили. Когда в крови плещется алкоголь, голос всегда становится громче, а я столько не пил с самой Франции.

Фелисити сразу после ужина отправляется на покой, а мы с Перси остаемся с командой. Мы постоянно теряемся в толпе, находим друг друга, перекидываемся парой слов о том, как друг друга потеряли, и нас снова растаскивает людской поток. В конце концов Перси бросает меня за столиком в углу, наказав никуда не уходить, и идет к бару.

Едва он успевает отойти, на его месте возникает Сципион, кладет на стол треуголку и садится на лавку рядом со мной.

– Я, похоже, нашел ваш остров.

– Да? Кого нашли?.. Куда нашли?.. – Пока я путаюсь в начале вопроса, забываю конец. Хочется самому себе отвесить оплеуху. – Как вы его нашли?

Сципион хмурится.

– Ты пьян?

– Нет.

– А говоришь как пьяный.

Я трясу головой и с невинным видом пучу глаза, будто бы говоря: «Эти губы не знали алкоголя». С матушкой фокус всегда проходил.

Брови Сципиона выдерживают испытание и хмурятся дальше, но он продолжает:

– Мне про него один портовый грузчик рассказал. Туда действительно запретили плавать, но остров пока не затонул. Под ним все слишком изрыто катакомбами, их своды осыпаются, вот остров и погружается.

Я мысленно произношу горячую молитву Иисусу, воскресившему Лазаря: пусть тот свод, что нам нужен, осыплется последним. Ведь впервые за всю эту невообразимую гонку за панацеей оставшийся путь кажется простым и быстрым.

– Главное, вы его нашли, и он еще не затонул. Осталось туда сплавать, и все.

– Там вокруг патрульные суда, никого не подпускают. Насколько я понял, остров пытались разграбить.

– Значит, плывем нынче же ночью, в темноте. Мы ведь с самого начала знали, что остров будут охранять.

– Гляди-ка. – Сципион выуживает из кармана кусок пожелтевшего пергамента и раскладывает на столе. – Таможенники дали.

На пергаменте грубо нарисован Лазарев ключ и подписано:

«Украден из дома Матеу Роблеса тремя юными английскими жуликами. Двое из них джентльмены: один маленький и болтливый, второй – негр. Третья – леди. Вероятно, причалили в Венеции. Вернувшему ключ и поймавшему гнусных воришек семья Роблесов обязуется предоставить полное возмещение убытков и вознаграждение».

Положим, мне еще повезло, «маленький и болтливый» – не худшее описание, но, дочитав, я мигом трезвею и теряю тягу к таким дурацким ремаркам. Выходит, герцог нас все-таки обогнал. Неудивительно, если вспомнить, насколько мы задержались, но оказаться с ним в одном городе все равно страшно. Вполне вероятно, он день за днем прочесывает остров, поджидая нас. Я сжимаю в ладони ключ, запрятанный в карман.

– Значит, плывем завтра. Прямо на восходе, пока все спят, сядем на шхуну и прямиком к острову.

– «Элефтерия» к острову не поплывет.

– Почему? В ней солдат на гондолах можно просто передавить.

– Зато нас сразу обнаружат. Возьмем лучше баркас.

На улице кто-то визжит, раздается взрыв смеха. Я, не удержавшись, выглядываю в окно. Дождь кончился, стекло испещрено каплями,