История села Мотовилово. Тетрадь 17 (1932-1934 гг.) - Иван Васильевич Шмелев

спугнула, её с гнезда-то. Я бы её не согнала, да огляделась, хвать, оказалось наседки-то две, а куда мне два-то выводка цыплят-то! Вот и пришлось эту согнать с гнезда, а яйца-то убрать для проку. Вот яички-то и оказались не совсем первой свежести. Я и баю своему Ваське: если цыплёночек из яйца-то появится, то уж такое-то не ешь, а выброси! Да он у меня Васька-то, не больно до яиц-то охотник. Вот любит блины да и только. Вынь да выложь ему почти каждый день блины!

— Да я бы уж ему и потрафила, да подмазки для блинов-то нету. Нет, вру, восейка, кумекаю, где бы раздобыть подмазки, а у самой в сенях целое ведро стоит: Васяга откуда-то приволок. Я на скорую руку сгоношила тесто, напекла блинов, и мой Васька наелся их чуть ли не до отвала. Только такого брезгуна зря-то не накормишь! Не понравилось ему, что я блины-то прямо со сковороды на разостланные портянки клала: «Эх ты, — говорит, — мамка, у меня и чупаха! У тебя, — говорит, — за год пуд грязи съешь!»

Воровство колхозного добра. Закон от 7/VIII 1932 г

В колхозе колхозники не только по-ударному трудились, но некоторые старались что-нибудь колхозного прихватить домой. На молотьбе ржи, на току и в складе, работающие там бабы, всякими мерами ухитрялись где-то около себя припрятать с киллограмчик ржи и пронести её домой. Обыскивать баб кладовщику-мужику как-то неприлично, так он, чтобы обличить воровок, пришёл к хитрости. Вечером, перед уходом домой, он полушутейно, но всерьёз предложил:

— А ну-ка, бабы, давайте узнаем, кто из нас сильно поправился за эту неделю, помните, мы как-то все взвешивались, так что давайте-ка пройдём через весы! И слишком пополневших за счёт упрятки в карманах колхозной ржи баб, кладовщик стыдил и совестил, отчего виновницы от стыда краснели, как раки, но до правления это дело не доводил.

Как бы ни боролись в единичных случаях против любителей попользоваться колхозным добром и урожаем, этот порок объял всю страну, во всех поголовно колхозах воровство протекало. Не трудодни интересовали колхозника, а что принесёшь домой в кармане. Об этом порочном деле дошло до центральной власти, которая была вынуждена издать так называемый закон от 7-го августа 1932 года, который беспощадно карал посягателей на колхозный урожай. За любое количество колхозного добра, обнаруженного у человека при обыске, суд без жеста сожаленья давал пять годов сидки в тюрьме. В связи с этим суровым законом появились мстители и провокаторы. А, как говорится, всего страшнее в мире: деятельное невежество и предательство! Провокаторство и предательство со стороны сатрапов процветало, а вот дружественной коллективной защиты почти никакой не было. У каждого необлечённого в голове являлась гаденькая поганенькая мыслишка: «ведь не меня судят!» Не сознавая того, что он сам стоит на пороге этого же! Веяние новой жизни диктовало так: «Приспосабливайся и живи, не приспособился, погибай! Кроме близких родных, никто о тебе не ахнет!» Слепо выполняя свои сатрапские обязанности, такие люди, как Мишка Ковшов и Панька Свинов, пресмыкательски лебезили перед начальством, подбирая жалкие крохи, упавшие с чужого стола, мести ради, зачастую предавали односельчан — невинных людей. Есть хищники, есть и жертвы! Так получилось со стариком Василием Суряковым, который по своей оплошке, принёс домой ржи, набившейся ему в лапти во время работы на току. По Панькину доносу в дом Василия тут же была послана милиция, которая и обнаружила кражу. На суде Василий старался оправдываться. Он, демонстративно выставив вперёд свои, мозолисто натруженные всю жизнь работающие на дольной пиле, руки, взывал к немилосердным судьям: «Такие руки не воруют, такие руки чужого не берут!» Но судьи упрямы и неумолимы, они фигурировали фактом и безжалостно стращали старика долгосрочной тюрьмой. Василий в слёзы. А судьи, не взирая на слезу, не внемля стону, хладнокровно гнули своё. Москва слезам не верит, и без сожаления сулили Василию тяжкую кару.

— Ну, бог с вами, издевайтесь над стариком! — наконец, сдался Василий. — Не я, так кто-то другой это бы сделал, нечаянно в лаптях рожь домой принёс!

— Вот тогда мы бы судили не тебя, а того, другого, — ответили ему судьи.

— А где суд, там и неправда! — необдуманно сказал Василий.

В результате Василия осудили, условно и под надзором милиционера на подводе съездовым Колькой Куприяновым, 2/X-1932 г. отправляли его в Арзамас в тюрьму, где его продержали с неделю. Попугали, чтобы другим неповадно было, испортив у Василия ни одну каплю стариковской крови. Возвращаясь из Арзамаса с ездовым Колькой на подводе домой, возвращались ещё трое мотовиловцев: счетовод колхоза Крюков Иван Никитич с колхозными деньгами, которые он вёз в портфеле, ветфельдшер Буров Д.И. и Миронов И.И. В дороге Крюков слез с повозки, чтобы опорожниться, оставив портфель в телеге. По взаимному сговору Буров и Миронов приказали Кольке лошадь гнать галопом, Колька погнал, но сопротивлялся. Который-то из злоумышленников обухом топора ударил Кольку по хребту, отчего Колька вскоре умер.

Последний Покров в Мотовилове. Церкви и тюрьмы

Покровская обедня окончилась благодарственным молебном с водосвятием и пением многолетия. От сильных возгласов дьякона Константина Порфирьевича Скородумова и певчих буйно содрогался церковный воздух, так что гасла свеча. После окропления святой водой православных, поп перед прихожанами прочитал назидательную проповедь, в которой, между прочим, упомянул, что нашей покровской церкви от её создания исполнилось 95 лет; не предполагая, что этот праздник Покрова в нашей церкви празднуется в последний раз, потому что в великом посте 1933 года церковь в селе Мотовилова по указанию из Арзамаса закрыли.

Бабушке Савельевой Евлинье, по её молитве бог привёл помереть пока церковь была ещё не закрыта. Она умерла 2-го декабря 1932 года. Отпевали её в церкви и похоронили, как и подобает христианке, под траурные звуки большого колокола. На колокольне ударял в колокол бабушкин внук Ванька.

Поборники современной культуры всюду и везде провозглашают: «Религия — дурман для народа! Россия — тюрьма народов!» А вот Фёдор Крестьянинов с этими лозунгами был не согласен, он говорил:

— Только религия способна разоблачать прохвостов и жуликов всех мастей, только верующие люди беспощадны к разного рода вероломству, — и, восклицая, говорил, — О, Матушка Россия! О, Родина! Тебя, родная, жаль! Разрушая