История села Мотовилово. Тетрадь 17 (1932-1934 гг.) - Иван Васильевич Шмелев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Василий Ефимович Савельев «чистился» последним. Все порочащие его личность факты зачитал Васляев, в заключение он добавил:
— В настоящее время хозяйство Савельева не середняцкое, а зажиточное! Так что его можно из колхоза тоже удалить и налогами осадить, — приговорено зачитал Васляев.
В прениях (видимо, по наущению) в тоне опороченья и сведения каких-то личных счётов против Василия Ефимовича выступил Мишка Ковшов! В своей «обличительной» речи Мишка нёс такую небылицу и напраслину, что Василий Ефимович чувствовал себя подобно жеребёнку, на шею которому впервые накинули хомут. Слушая Ковшова, его надуманное враньё, у Василия Ефимовича от негодования даже сорвалось с языка:
— А ты, Мишк, очнись, пошарь во лбу-то, не во сне ли всё это выдумываешь. Хуже себя ищешь, вряд ли найдёшь!
На что Мишка ничего не мог возразить, а только выкрикнул:
— Не всё коту масленица!
Подпеваючи добавил и Грепа:
— Придёт великий пост!
— Граждане односельчане! Явите божескую милость, укротите этого вруна Мишку, у которого голова не знает, что мелет его язык! — взывая к народу, сидящему здесь в зале, встав с места, обратился Василий Ефимович, ожидая от кого-нибудь услышать слово в свою защиту, но никто из присутствующих в зале не отважился подняться с места и ради справедливости молвить защитительное слово в оправдание Василия, одни были враждебно настроены, а другие из трусости, опустив глаза, выжидающе молчали.
Видя, что ни от кого защиты нет, Василий Ефимович изрядно взволновался от обиды и, для смелости подкрякнув, сам повёл свою оправдательную речь, в которой не было никаких признаков ораторства.
— Товарищи-правленцы, сначала вы заманивали и можно сказать, силком затаскивали людей в колхоз, а теперь вычищаете, как негодных элементов! — бия себя кулаком в грудь, он с досадой на других и со слезами на глазах к президиуму и обращаясь к народу, жаловался: — За что трудовое крестьянство ставите под такой невыносимый удар, за что на нас, степенных тружеников, льётся ложь и грязь? Теперь мы вот, которых вы только что вычистили, да и я на пороге этого стою, значит, мы вам стали не нужны! Это разве по закону? А где правда-то! — с гневом возмущался он и продолжал, — Получается так, видно, не испробовав кислого, не поешь и сладкого! Когда я вступал в колхоз, то в нутре у меня не знай что творилось, я три ночи уснуть не мог, от жалости лошади, молотилки, двух веялок, телеги, инвентаря и сбруи, которую пришлось обобществить и своими же руками отвезти на колхозный двор. Если бы в то время в мою душу пригласить урядника, и он был бы не в состоянии навести порядок среди хаоса и коловерти в моей душе. А когда сам себе не волен и в дверь стучится принуждение, то тут рассудку в голове делать нечего! И вот теперь снова терзание души. В колхозе только было пообвык, принатурился и вот нá тебе, попал под метлу, под чистку! Попал к вам, правленцы, в немилость, и что в результате можно от этого ожидать, только казнь души! Здесь я наслушался массу незаслуженных оскорблений в мой адрес. А зачем невинного человека втаптывать в грязь и без наглядных фактов честного человека совать под колесо! Здесь не собрание, а арена сведéния личных счётов и мщение! А если и есть ко мне по колхозу какие претензии, то их выскажите мне прямо в глаза, а не заранее где-то там, в совете, потайно решать судьбу человека. Ведь так делать свыше не дозволяется! Незаслуженно опорочить мой незапятнанный авторитет, на это ума у некоторых хватит! У человека крестьянина-труженика обрезать крылья не долго, а обрезанные крылья не скоро обрастают! А ты, Мишк, не рой яму. Как бы в неё самому не ввалиться. Я тебя давно провидел, лихой ты человек. И чем я тебе так досадил, что ты меня под такой удар ставишь, а я твоему отцу былое время добро делал, или хорошее-то скоро забывается! А такого нахальства, как от тебя я ещё не знавал. Хошь обижайся, хошь — нет, а я перед всем собранием скажу, что ты своё благополучие в жизни стараешься заполучить за счёт труда честных тружеников, так как ты сам есть горлодёр, жулик и вор! А на моё выступление не обижайся, я только сказал сущую правду!
Видя, что у Василия Ефимовича получилась неплохая оправдательная речь, присутствующий на собрании Михаил Жарков, ради справедливости решил сказать пару слов в его поддержку. Не торопливо поднявшись со скамьи, он промолвил:
— На Василия Ефимовича напрасный поклёп насчёт процентов, мне самому приходилось не раз брать взаймы, у него хлеба, но он с меня никогда и никаких процентов не брал. А если было, то это всего скорее при царе Горохе! А Мишка на него нахально врёт! Но, видимо, такова участь честного человека! — закончил Жарков.
Такое выступление Жаркова комиссии не понравилось, отчего сидящие на сцене в президиуме зашептались и, сочтя Жаркова подпевалой, лишили его слова для дальнейшего выступления.
— Молодец Михаил Спиридоныч! — похвалил Василий Жаркова и к президиуму: — Так сделайте божескую милость, не выключайте меня из колхоза, не губите понапрасну меня крестьянина-труженика, пощадите, — чуть не со слезами взывал Василий Ефимович к членам комиссии по чистке, и растроганно обращаясь к народу. Его выступление оказалось гласом вопиющего в пустыни! Не только нелегко, и нерадостно было на душе у него, но неприятно горько во рту, и тягостно во всём его теле и во всей его внутренности. Насильно сдерживая себя от нахлынувшей печали, боясь того, как бы не разрыдаться перед людьми, он с усилием удерживал просившиеся на глаза слёзы обиды и досады на лжесвидетелей. Сплетя вязью руки на груди, он с грустью смотрел на собравшихся
