Трудно быть немцем. Часть 1 - Елена Гвоздева

и той особой атмосфере, присущей старым интеллигентным семьям. Инженер до ареста преподавал в городском реальном училище, затем на рабфаке, привил дочери интерес к чтению. Это и сблизило Прибера с умной, начитанной тихоней, лишившейся большинства друзей после доноса на отца. Страстный любитель книг, Прибер с благодарностью воспользовался предложением матери брать у них книги для чтения. У неё тоже возникла симпатия к серьёзному молодому мужчине.

Именно о них тогда и подумал тогда Степан, выслушав доводы Караванченко о необходимости переезда.

— Да, — кивнул он, прогоняя сомнения, — думаю, мой паёк фольксдойче и зарплата инспектора помогут мне поддержать её семью в трудное время.

Оказалось, Караванченко тоже знал эту семью и сочувствовал инженеру. Андрея исключили из партии всего лишь за то, что при НЭПе организовал маленькую сапожную мастерскую.

* * *

Артель сапожников до войны располагалась на Интернациональной. Часть небольшого одноэтажного здания занимали художественные мастерские, местный фотограф и несколько сапожников. Так их легче было контролировать и начислять налоги. Но все конечно знали, что мастера втихаря дома делают частные заказы. Каждый имел своих клиентов, умеющих держать язык за зубами, как и хорошие портнихи. Павлоград, как и любой местечковый городок, ещё до революции привык, что вокруг зажиточных евреев существовала своя каста мастеров. Позже, в советских магазинах большого выбора не было, да и дорого, вот каждый приличный мастер и был на виду, как уважаемый человек.

Районное начальство тянулось за областным, сапоги и френч, как у «настоящих партийцев». Расплачивались не только деньгами, изредка мукой или сахаром. Тем и живы были мастера в голодные 30-е.

Теперь сапожники обязаны были регистрироваться на Бирже труда. Либо вступить в артель, либо самостоятельно выкупить патент. Капитализм европейского образца — новый порядок.

Вернувшийся из заключения накануне войны, Семен Байбара преобразился. Из скромного советского служащего Минченко — в хозяина жизни — начальника Биржи труда. Человека, отмеченного доверием немецких властей, уверенно посматривающего на всяких ремесленников. Свою настоящую фамилию он скрыл, афишировать свою приверженность к Петлюре в гражданскую не собирался, но нашлись "бдительные" — донесли. По счастью удалось отделаться ссылкой.

Мало кто догадывался о той степени ненависти к советской власти, которую испытывал Байбара.

Теперь даже те, кто редко с ним здоровался, при встрече сдергивали шапку и кланялись. Это было приятно, грело душу.

Пришло его время. Байбара всегда знал, что рожден для лучшей жизни. Вот только советским голодранцам его талант руководителя был не нужен — вдохновлять на ударный труд за почетные грамоты он не умел, а начальственных манер было явно недостаточно. Он считал, что рожден быть хозяином — "паном", как говорили в старину. Много раз жалел, что не уехал в родную Западную Украину или Польшу. Там понятие собственности уважали. Но ничего, он свое наверстает. Придется, конечно, послужить немчуре, но так ведь есть за что. Кто-то ведь должен присматривать за этим быдлом, так почему бы не он. Уж он-то знает, как их "стимулировать". Лучший стимул — страх, даже по сравнению с деньгами, страх эффективнее. Одно только обещание расстрелять или отправить на работу в Германию действует лучше всяких денег. Люди, в массе своей мало чем отличаются от скота. Вот он и станет пастухом. Для начала, а потом посмотрим.

Когда его соседа Андрея Павловича Караванченко исключили из партии только за то, что скрыл, как при НЭПе был хозяином сапожной мастерской, Байбары в городе не было. Из ссылки вернулся уже перед войной, собрал информацию. Именно потому, что считал соседа обиженным на партию, надеялся привлечь к себе на Биржу в качестве доверенного человека. Андрей Павлович был спокойным и рассудительным человеком. Но, неожиданно для Семена, не оценил его широкий жест — смотрел настороженно.

— Спасибо на добром слове, Семен, и за доверие, конечно, благодарю. Я всё же к сапожному ремеслу как-то ближе, не обессудь. Вернусь к тому, что всегда прокормит. Да и дома трудиться как-то спокойнее. Артельщики мои бывшие уцелели не все, к сожалению, но вот Лука Ципура точно здесь. Его в конце лета списали по ранению, повезло мужику, в ногу ранило. В нашем деле сапожном главное — руки.

К сапожнику Луке приезжали даже из области, его сапоги были отменного качества. Жена София не сомневалась, выжила только благодаря мастерству мужа, а младшая сестра Настя уехала в Кронштадт вместе с женихом ещё в 1929. Как они там? Старшие сестры Ульяна и Галина давно вышли замуж и уехали. Братья оказались на Соловках.

Байбара покивал, а сам подумал:

"Ну-ну, посмотрим, кто, чем дышит. Всех выведу на чистую воду и перед немцами репутацию заслужу. Ещё проситься придёт ко мне. К моим талантам хозяина ещё бы знание немецкого. Даже коммунячий вождь смог договориться с немцами благодаря маминому воспитанию. Жаль, у него не было такой дальновидной мамочки.

Кстати, кто-то ему говорил недавно о невестке Новиковых. Вот уж, где знания языка зазря пропадают!

Но первому к ней идти не годится, не по чину. Ещё возомнит о себе! Надо присмотреться, разузнать, где муженек, воюет, небось, где-то. Говорили детей трое. Такая зависимая от детей помощница ему бы точно не помешала".

Он давно ее видел, не запомнил. Виктор привозил её знакомиться со своей родней. Байбара тогда жил на Хуторах. Рыжеватая, невысокая девица — никакая.

Байбара любил всё основательное, в том числе и баб. Милицейский писарь Канавкин потешался над ним: "Каноны женской красоты, привитые кулацким воспитанием".

Семён сплюнул: "Сморчок! А хоть бы и так, лучше кулацкое воспитание, чем пролетарское. Ехидный был мужик, меньше бы пил, может и уцелел бы. Всё памятью своей бахвалился, дурак: " У меня феноменальная память, мозги не чета вашим!" За феноменальную память и грохнули. Кретин! Даже не додумался сделать вид, что уехал в эвакуацию, как было приказано. Заперся дома и запил. А надо было не пить, а записать все списочки дома, да и принести немцам готовенькие. А то явился таким павлином красноносым прямо в комендатуру. Так его и ждали! Увидели пропитую морду да и вытурили. Немцы порядок любят, зачем им пьянь вонючая. Герру коменданту вникать в его лепет было некогда, вот и велели ему, дураку: "Завтра приходи".

А до завтра дожить ему и не дали, смекнули те, кому надо, зачем он в комендатуру припёрся. Эх, мудак, и себя угробил, и мне не помог всю эту нечисть красную к ногтю прижать. Цены бы его памяти не было, если бы мозги не пропил. Ему,