Трудно быть немцем. Часть 1 - Елена Гвоздева

к ответственности как за саботаж, а имущество их конфискуется.

Украинцы получают триста граммов хлеба, фольксдойче — девятьсот».

Пытавшиеся избежать регистрации на Бирже, не чувствовали себя в безопасности. Байбара называл их с издёвкой "экскурсанты", глядя на недоуменные лица учётчиц, смеялся:

— Поедут в Европу с вояжем.

За справку о работе в артели можно было выменять недельный запас продуктов. Причём артельщики предупреждали:

— Если придут с вопросами, скажу, что уволил.

Особенно ценились справки о принадлежности к артельным заготовщикам сырья, даже в случае проверки, отсутствие человека на рабочем месте выглядело вполне обоснованно: так ведь в разъездах работник — на заготовках, кожу скупает, дратву, за колодками поехал к плотнику. Кустари, оформившие личный патент, могли нанять себе подмастерье. Люди всеми способами пытались уберечь детей от вывоза в Германию.

Все последующие годы от уехавших, как правило, не было никаких известий. Изредка немецкая цензура пропускала письма на родину, тех, кому повезло попасть не на завод, а в фермерское хозяйство батраками, где всё зависело от воли хозяина. Многие батраки жили впроголодь в хлеву, вместе со скотиной, но, за редким исключением, чаще в Австрии, владельцы небольших ферм не стремились придерживаться расовых идей и относились к рабам-славянам не хуже, чем к местным наемным работникам.

Те же, кто попадал на заводы и фабрики, были обречены. Особенно, если это было военное производство. Чтобы передать через фильтр цензуры весточку о своих умерших земляках, узники писали: "… поехала к своей тетушке или дяде …" и указывали имя давно умершего родственника. Матери рыдали, получив такое письмо.

Сейчас многие историки пишут о том, насколько приблизительно учитывались наши потери, особенно такие.

Глава 5

Пётр

Тихой осенней ночью, вышедший из окружения под Уманью, майор Кравченко с осторожностью пробирался к сестре на Хутора. Долго высматривал их зарослей посадки, нет ли патрулей. Тихо, стараясь оставаться в тени сумерек, продвигался от дерева к дереву. Хутора всегда были самой зеленой частью города, почти у каждого дома палисадник с кустами. Листья ещё держались, это радовало.

К дому сестры проник через огород, долго прислушивался сидя у окна. В доме было тихо, мигал слабый огонёк свечи. Петр решился постучать тихо по стеклу, выходившему к огороду. Окно приоткрылось, и испуганный голос сестры выдохнул:

— Кто здесь?

Брат прижал палец к губам и придвинулся к раме. Миля охнула и бросилась в сени. На крыльце оглядела двор и тихонько прошмыгнула к боковому окну:

— Братик, родненький, живой… худющий какой… сейчас я…

Несколько дней Пётр просто отсыпался. Смыв с себя всю грязь, забрался на чердак и отключился, слышал сквозь сон, как сестра приносила поесть, укутывала старым кожухом. Наконец, вечером, спустился вслед за сестрой. Отстраненно подумал: хорошо, что лестница на чердак прямо из сеней, никто не увидит. Курить хотелось нестерпимо. Миля вытащила из печи чугунок с картошкой и шкварками и стала рассказывать:

— Когда стало понятно, что наши уходят, решила разобрать давно заложенный проход из кладовки на задний двор. Кирпич был битый, с разбора старых построек, почти без раствора — поддавался легко.

В самом начале оккупации, ещё в октябре, Меланья поймала себя на мысли, что теперь ей страшно выходить на крыльцо, отлично просматриваемое от калитки. Капитальных заборов жители Хуторов не ставили, почти у всех обычный штакетник. Идешь по улице к колодцу и здороваешься со всеми соседями, кого во дворах видно.

— А теперь мало ли кто на улице окажется. Фашисты сюда редко заглядывают, а полицаи так и шарят у кого самогон и закуску стрясти. Лучше лишний раз не показываться на глаза. Я поэтому и ставни на улицу не каждый день открываю.

К счастью старое, но крепкое дверное полотно так и осталось висеть на петлях. Каменщик предлагал его снять, тогда Меланья решила, что нет смысла доплачивать за эту работу. Меньше сквозить будет в щели. С приходом немцев, постепенно разобрала кладку и теперь благодарила себя за предусмотрительность.

Снова остро захотелось курить. Запасливая Миля достала старенький кисет, проворчала:

— Иди уж через кладовку, за сараем спрячься.

Между сараем и курятником, где свесы крыш соединялись, была ниша, удобная для хранения дров. В конце лета Миля перетаскала большую часть дров в сени. Решила, что поскольку входной дверью теперь лучше пользоваться изредка, то и места в сенях теперь столько не нужно. Полупустая дровяная ниша отлично защищала от ветра и дождя. Благодаря ветвям росших неподалёку старых вишен, разглядеть это укрытие было сложно.

Петр Онуфриевич курил, сидя в этом закутке под развесистыми, почти облетевшими вишнями и думал, что же делать дальше. Пока выбирался, запретил себе загадывать, сконцентрировался на мысли — только бы дойти.

Самокрутка быстро закончилась, поэтому в сумерках ничто не выдавало его присутствия. Низенький плетень отделял от соседнего огорода Новиковых. Вот и сегодня красивая грустная женщина вышла в сумерках с корзиной, стала снимать высохшее белье. Петр уже видел её из чердачного окошка, хотел спросить у сестры, но промолчал. "Не о том думаешь, майор", — горько осадил себя.

Посоветовавшись с сестрой, решил вспомнить своё сапожное ремесло, как-никак трудился подростком в сапожной артели. Руки должны помнить, да и инструмент где-то в доме оставался.

Пока решили так: заказы будет приносить сестра, а потом через знакомого фельдшера попробовать оформить справку о контузии.

Квартальный придирчиво рассматривал медицинское заключение о том, что Пётр комиссован по контузии и призыву не подлежит. Плотный сверток с розовым салом помог ему справиться с сомнениями о подлинности сего документа.

— Ладно, Онуфриевна, помню я твого брата и батьку помню. Вот ему справка о регистрации у тебя в доме, пусть пойдет и встанет на учет на Бирже труда, как твой мужик. Немцы никому отлынивать не дают. А говорили, вроде он у тебя красный командир? Брехня? Ну-ну…

***

Выбираться из окружения 12-й армии Петру Кравченко пришлось долго. Рана, полученная ещё на Финской, в госпитале затянулась плохо — сказывалось общее измотанное состояние организма. Слишком короткой была передышка между финским позорным миром и допросами в НКВД. Спасибо, оставили в звании. Пытаясь хоть что-то узнать о семье, написал родственникам жены, но ответа не дождался. Новая война началась внезапно, и сообщить ему новый адрес не было возможности. Отступающие части редко получали почту — сказалась неразбериха первых дней войны. Из-за подозрений НКВД, он, выпускник Академии Генштаба, имеющий опыт реальной войны, применить свой опыт