Трудно быть немцем. Часть 1 - Елена Гвоздева

явиться со списком сюда. Завтра! — махнул рукой. — Я воль? Гут.

Канавкин разочарованно кивнул. Ничего не оставалось, как явиться завтра.

"Но ведь не выгнали, а пригласили прийти!" — приободрился предатель.

Оставленный для подпольной работы, Степан Прибер увидел писаря, выходящего из ортс-комендатуры, с довольным выражением лица и похолодел. Сомнений не оставалось, для чего этот человек остался в городе.

"Медлить нельзя, — решил Степан, — как узнать, что эта сволочь успела наплести немцам?"

Тихонько увязавшись следом, Прибер довёл паспортиста до самого дома. Сумерки окутали запущенный садик у дома и палисадник за калиткой. Со стороны улицы окна так и остались, закрыты ставнями. Степан решил обойти квартал и огородами пробраться к дому с другой стороны. Сумерки сгустились. Окошко со стороны огорода слабо светилось.

Подпольщик осторожно подкрался и заглянул сбоку в окно. Это была кухня. Канавкин сидел за столом у окна и привычным движением опрокидывал стакан. На доске перед ним было порезано сало и луковица, а рядом разложены листки бумаги. Писарь закусывал и неторопливо добавлял в список всё новые, и новые фамилии. Ему не нужно было сверяться с картотекой, отправленной в тыл, вся информация прочно засела в памяти.

"Да-а, урод, твою бы память, да на благое дело", — зло подумал Степан, — если пишет списки, значит, фрицам ещё ничего не успел передать. До утра эта шкура дожить не должна".

Степан притаился в зарослях кустов сирени и думал, как сделать это наверняка: "Придётся ждать, когда "труженик пера" наклюкается и его сморит сон". Канавкин трудился часа два. За это время окончательно стемнело, редкие прохожие исчезли, а патруль на эту тихую улочку забредал редко. Прибер замерз и тихо проклинал трудолюбивого предателя.

"Всё! Пора". Подцепив ножом щеколду двери, Степан аккуратно прошмыгнул в коридор. Канавкин спал, уронив голову прямо на списки. Трудно вот так подойти к спящему человеку и убить. Скользнув по спискам взглядом, электрик поразился объему информации, которую запомнил писарь.

"Эта тварь легко обрекла на гибель десятки людей", — Степан сжал зубы, именно вереница жертв, представшая перед его мысленным взором, укрепила решимость. Прибер снял с вешалки шарф Канавкина, бережно просунул край поверх плеча писаря, протянул по столу и крепко взялся за перекрученные концы. Вдохнул поглубже и со всей силы развел руки в стороны. Когда конвульсии прекратились, Степан с трудом разжал зубы и вытер взмокший лоб. Впервые он убил человека.

"Это падаль, а не человек, — возразил себе мысленно, но легче не стало, спина под рубашкой была мокрой, — так, теперь списки". Степан перетащил Канавкина на лежанку печи, снял шарф. Открыл дверцу печи, угли прогорели и светились багровыми разводами. Отлично. Тщательно собрал все бумаги и бросил в топку, проверил в столе и в шкафу, мало ли какие там могут быть "заготовочки". Убедился, что бумага сгорела, и добавил пару поленьев. Теперь можно задвинуть вьюшку и уходить.

"Утром найдут, подумают — угорел, пьющий был. Бывает".

Лишь добравшись домой, Степан понял, как измотан. "Господи, спасибо, что ты привёл меня сегодня к зданию комендатуры именно в тот момент, когда этот гад выходил оттуда. На какой тоненькой ниточке были подвешены жизни этих людей. И ведь было же известно о его феноменальной памяти, но проконтролировать отъезд не удосужились…"

***

2014

История копирует сюжеты

В 1941 году, первое, что сделали фашисты — снесли гранитный памятник Ленину на центральной площади Павлограда, бывшей Соборной.

Вот точно так же, как современные борцы с памятниками из правого сектора с видом победителей позируют в теленовостях, на пустом пьедестале фотографировались итальянские и немецкие солдаты вермахта.

Офицеры «тысячелетнего Рейха» считали позировать на развалине ниже собственного достоинства, предоставив это унтерам. Сфотографироваться на фоне замученных и расстрелянных — другое дело.

Впрочем, как и нынешние натовские кураторы.

Старик вздохнул и выключил телевизор. "Верным ленинцем" Виктор Викторович Новиков никогда не был. Насмотрелся после войны на "справедливость" коммунистических бонз, арест мамы, детский дом.

"Мама, мама. Хорошо, что ты не дожила до этого. Воевать с безответными памятниками — редкостная тупость скакуасов, вопящих: "Хто нэ скаче — той москаль". Никакого риска, в крайнем случае — прибьёт обломком. А главное — отлично отвлекает от решения реальных проблем.

Даже слово специальное придумали западные идеологи "декоммунизация", созвучно с "канализация" — в обществе, где правят канальи. Старинный друг Иван, с которым Виктор Викторович полвека трудился на оборонном заводе, как-то сказал:

— Не понимаю претензий нациков к Путину. Крым Украине подарили коммуняки, а именно Хрущев. Так Путин как раз и провел "декоммунизацию" — аннулировал решение партии. Никаких противоречий!

Во всех ситуациях простого человека выручает ирония. Если нынешний бардак воспринимать без иронии, спятить можно. Я-то свою жизнь почти прожил, за восьмой десяток перевалило. Молодых жалко. Почти у каждой из живущих по соседству семей родственники в России или дети, уехавшие в поисках лучшей жизни. Как легко убедить человека, что в его проблемах виноват "злой сосед".

Веками работает этот прием. — Взгляд Виктора вернулся к фотографии матери. Сколько ещё ударов судьбы уготовано человеку. Когда мрачные мысли особенно досаждали, старик говорил себе: " А ведь маме среди фашистов было труднее, чем мне теперь… Ничего, переживём и это".

Серьёзная женщина с уложенной вокруг головы косой грустно смотрела с чёрно-белой старенькой фотографии.

Глава 4

Оккупация

Первое время соседи относились к Кларе спокойно. Приехала женщина в гости, побудет с детьми и уедет. Но тревожные сводки Совинформбюро сеяли тревогу и подозрительность. Жители несколько обособленной от основного населения части города — Хуторов, привыкли относиться к чужакам с осторожностью. Особенно в такое, полное противоречивыми слухами время. Только соседка Онуфриевна была всё так же приветлива.

Живущая неподалеку Серафима Ватолина обучала молодых девушек оказывать помощь раненым, заменять лекарства травяными сборами. Многие жители прятали у себя красноармейцев, не успевших уйти с нашими из-за ран.

Клара стала жалеть, что поддалась на уговоры свекрови и не уехала со своей родней. Александра Давыдовна увещевала:

— Ну что ты, сама подумай, как бы ты добиралась с тремя детьми? Леночке всего четыре, Нине — два, Виктору — шесть лет.

А тут, какая-никакая всё же крыша над головой. Соседи тебя помнят, место у нас тихое, в стороне от основных улиц. В наш угол и раньше власти редко заглядывали, Бог даст и теперь обойдется. Как-то перезимуем. А там что? Голая степь. Ещё