Перед вратами жизни. В советском лагере для военнопленных. 1944—1947 - Гельмут Бон

Гельмут Бон

ПЕРЕД ВРАТАМИ ЖИЗНИ

В советском лагере для военнопленных

1944–1947

Моему брату Вернеру, который не вернулся из России

Опасно обманывать.

Еще опаснее обманываться самому.

Но иногда опаснее всего говорить правду.

1944 год

Глава 1

Самый долгий день моей жизни начинался точно так же, как и все предыдущие дни.

Да, все еще продолжалась война, о которой сегодня никто не хочет и слышать. Тяжелые оборонительные бои в районе городка Невель в глубине России. (Город Невель на юге Псковской области был освобожден 6 октября 1943 г. в ходе Невельской наступательной операции 6–10 октября. Однако в дальнейшем фронт здесь отодвигался на запад медленно, в ходе тяжелых боев, вплоть до начала Белорусской операции (23 июня 1944 г.), когда рухнул фронт группы армий «Центр». А после 10 июля рухнул фронт и 16-й армии вермахта (из группы армий «Север») к западу от Невеля. — Ред.) Сегодня 3 февраля 1944 года.

Наш батальон в ходе отступления останавливается на привал в темных избах покинутой жителями русской деревушки. Точнее говоря, остатки нашего батальона.

Ночь светла, а передышка между боями такая короткая.

Я даже не снимаю стальную каску. Лишь сдвигаю ее на затылок. Закрываю глаза.

Я даже не могу понять, устал ли я.

Я лишь знаю, что в соответствии с жизненным опытом у меня есть все основания для этого. Вот уже несколько недель мы не знаем покоя. Мы несем большие потери. У нас сложилось твердое убеждение, что мы сможем выиграть эту войну только чудом.

— Они там, в дивизии, упрямы как бараны! — бросил в сердцах наш командир накануне вечером.

Охваченный приятной дремой, я покачиваю головой из стороны в сторону. Сдвинутая на затылок каска трется о стену избы, кишмя кишащей клопами. Каска внутри мягкая, ее кожаная шнуровка плотно прилегает к голове. Я сижу словно оглушенный и почти совсем не чувствую веса каски.

Раньше, еще до войны, даже шляпа давила мне на голову.

Теперь все не так, как раньше. Поэтому все еще может закончиться хорошо.

Например, меня самого могут сегодня ранить. Тогда я на какое-то время попал бы в Германию. В какой-нибудь госпиталь на берегу тихого озера. А после выписки из госпиталя в отпуск, домой, для долечивания…

Но разве это было бы решением всех проблем? Я не ношу в нагрудном кармане фотографий или писем. Дома тоже все довольно безрадостно. Однако надо держаться!

Продолжать убивать?

Нет, просто выполнять самое необходимое в данный момент.

Например, сейчас надо глубоко дышать. Как же это бодрит! Да, я хорошо подготовлен к этому дню. В моем вещевом мешке даже есть сухие, совсем новые носки.

Хорошо, что я не успел съесть ломоть белого хлеба, который остался со вчерашнего ужина. В моей фляжке осталось немного натурального кофе. У меня есть котелок и виноградный сахар.

Действительно я подготовлен как нельзя лучше. Правда, я мог бы еще пришить пуговицу к брюкам моего отличного зимнего комбинезона. Мне еще не подошел срок получать новые фетровые ботинки, вторую пару за восемь недель. Но они у меня есть. В конце концов, как связному, мне приходится больше бегать по снегу, чем остальным.

И пистолет мне тоже не положен. Между прочим, отличная вещь этот «парабеллум» (9-мм пистолет Люгера «парабеллум» образца 1908 г. — Ред.). Он у меня тоже есть.

А еще у меня есть ракетница.

Вскоре мы снова двинулись в путь. Правда, батальон больше плутал по незнакомой местности, чем двигался в нужном направлении.

Зато мне удалось еще раз сходить по нужде. На таком морозе сделать это в зимнем комбинезоне не так уж и просто, тем более на марше. Чтобы снова застегнуть штаны, я заскочил в грузовик, стоявший на краю деревни. На войне надо стараться использовать любой, даже малейший, шанс для решения своих насущных проблем.

По своему обыкновению, я всегда держусь слишком бодро. Видимо, именно поэтому мне дополнительно повесили на спину рацию. Но ведь кто-то же должен ее таскать.

Я двигаюсь как во сне. Что-то отключается во мне. Это продолжается даже тогда, когда мы попадаем под пулеметный обстрел с правого фланга. Мы находимся на огромном, открытом со всех сторон поле.

Противник оказывается уже в пределах видимости. Мимо нас проносятся конные упряжки с полевыми орудиями. Артиллеристы шутят:

— Вперед, камрады, мы отступаем!

Однако нам не до шуток. Иван наступает!

Недалеко от нас артиллеристы взрывают свою противотанковую пушку. Ах эти трусливые идиоты! Мы занимаем позиции на окраине деревни, раскинувшейся на высоком холме, и открываем огонь.

Иван отступает. Вот так-то, ведь до сих пор все всегда заканчивалось хорошо!

Из оврага позади нашей позиции мы подносим ручные гранаты. Чего там только нет: противотанковые мины, магнитные кумулятивные заряды, боеприпасы для стрелкового оружия, пулеметные ленты, новенькие фаустпатроны. Мы оставляем в овраге целый ящик с дымовыми шашками. Сколько всякого бесполезного барахла пехотинцу приходится таскать с собой!

Но вот как раз оставленные нами дымовые шашки и могли бы меня спасти. После обеда, когда Иван пошел в атаку. С тремя танками и одной самоходкой он неожиданно возник перед нашими позициями на расстоянии примерно тридцати метров.

Что же теперь делать?

Один из нашей восьмерки выскакивает из траншеи. Всего лишь три метра отделяют нас от горящей избы, за которой можно было бы скрыться! Но именно на эту трехметровую полосу один из танков направил ствол пулемета. Выпрыгнувший из траншеи солдат шипит, как кошка, когда, пораженный пулями, плашмя падает на снег.

Разве у нас нет новых фаустпатронов? Правда, никто из нас не умеет обращаться с этим чудо-оружием. (Гранатомет одноразового действия без отдачи при выстреле. Состоял из надкалиберной кумулятивной гранаты с хвостовым оперением и открытого с обоих концов ствола с пороховым зарядом, а также прицельной планкой и стреляющим механизмом. Дальность стрельбы 30 м, броне-пробиваемость 200 мм (фаустпатрон-1, масса 5,35 кг, вес гранаты 2,8 кг) и 140 мм (фаустпатрон-2 массой 3,25 кг, вес гранаты 1,65 кг). При выстреле из ствола назад вырывалась струя огня длиной до 4 м. — Ред.) Я быстро просматриваю инструкцию по применению. Ничто не должно мешать выходу струи пороховых газов из заднего конца ствола фаустпатрона!

Однако каждый раз, когда я с фаустпатроном в руках поднимаюсь над бруствером, танк открывает по нам ураганный огонь из пулемета. И всякий раз я упираюсь задним концом ствола в стенку траншеи за спиной.

У меня ничего не получается с обстрелом танка (автор просто не смог встать под огнем. — Ред.), а ведь за подбитый танк можно было бы получить как минимум Железный крест 1-го класса. Мне остается только, следуя приказу, сжечь инструкцию по применению фаустпатрона. (Инструкция по применению была нанесена на сам фаустпатрон и была понятна даже ребенку. Похоже, автор пытается оправдать свою трусость. — Ред.)

— Каждый из вас должен сам решить, что делать! — кричит адъютант, проползая мимо нас. Крупные капли пота появляются у него на лбу, прежде чем он вскакивает на ноги.

Ах эти проклятые три метра! Неужели из-за них мы должны здесь погибнуть? Вот если бы у нас были дымовые шашки! Тогда бы мы могли без проблем укрыться за горящей избой!

Адъютант бросается вперед. Кажется, что время остановилось. Раздается пулеметная очередь. Интересно, ранен адъютант или нет?

— Матерь Божия! — Наш начальник связи дрожит всем телом.

Кто же остается еще в траншее? Радист, который так похож на девушку. Через несколько минут он будет убит.

Тут же еще и Юпп в белой меховой шапке с большим орлом. Раньше он служил в обозе оружейным мастером. Его огромная медвежья фигура действует на всех успокаивающе.

Здесь же Эрих Польмайер, Красная Крыса, как мы в шутку называем его. Раньше он был коммунистом. По профессии Эрих портной. Для законченного фанатика справедливости весь мир был безнадежно плох. Аккумулятор в его рации всегда работал безупречно.

В этой же траншее сижу и я, а позади нас эти проклятые три метра простреливаемой земли.

Все становится предельно ясным в этот послеобеденный час. Русская пехота дает нам еще час времени на раздумье, прежде чем ближе к вечеру она решится подняться в атаку вслед за своими танками. Я могу спокойно все обдумать.

Должен ли я застрелиться из пистолета, который по уставу мне не положен?

Ведь война все равно проиграна.

Мой брак все равно потерпел крах.

Мне исполнилось двадцать девять лет. Родители потратили на меня кучу денег. Я сам приложил массу усилий, чтобы чего-то добиться в жизни. Есть ли какой-то смысл в том, что я должен умереть именно здесь, потому что какие-то смешные три метра мешают мне продолжить жить, наконец-то постараться начать настоящую жизнь?