Его самое темное желание - Тиффани Робертс

вырезанную в стене, по обе стороны от которой располагались деревянные стойки. Свет из другого большого окна, выходившего на лес, освещал комнату.

Не было ни электроприборов, ни розеток, ни телефонов, ни проводов, ни даже старомодных настенных часов. Ни единого признака современности.

Справа от Кинсли было открытое пространство с обеденным столом и двумя стульями. На столе стояла корзина, накрытая тканью, тарелка с сыром, ломтиками жареной ветчины и фруктами, а также кувшин с водой и чашка рядом с ним.

Нахмурившись, Кинсли позвала снова, на этот раз громче:

— Эй? Здесь кто-нибудь есть?

Единственным ответом, который она получила, было журчание воды в раковине.

Кинсли почувствовала еще больший голод, глядя на соблазнительное блюдо.

Закусив губу, она оглянулась на вход в кухню. Приготовил ли человек, который спас ее, эту еду? Если да, то где он был?

Она подошла к столу. Аромат свежеиспеченного хлеба привлек ее внимание. Она откинула ткань, покрывавшую корзину, и потрогала буханку хлеба; та была еще теплой. Это должно было означать, что тот, кто жил здесь, приготовил все недавно, верно? Неужели Кинсли просто разминулась с ним?

Отщипнув кусочек сыра, она поднесла его ко рту, но остановилась, чтобы рассмотреть.

Что, если это какая-то ситуация как в «Златовласке», и я собираюсь съесть обед медведей?

Что, если он отравлен?

Все в этом месте, в этой ситуации казалось таким… странным.

— Ты просто параноик, Кинсли. Зачем кому-то травить тебя после того, как он с таким трудом спас тебя?

Кинсли отправила сыр в рот. Закрыв глаза, она застонала от удовольствия, смакуя сливочный, пикантный, с ореховыми нотками вкус. Ее желудок выбрал этот момент, чтобы заурчать. Не успела она опомниться, как съела клубнику, дыню, виноград, ветчину и сыр, почти половину буханки хлеба и выпила залпом два полных стакана воды. Казалось, она не ела несколько недель.

Вместо того, чтобы чувствовать себя раздутой и вялой, она ощутила облегчение. Прилив энергии.

Кинсли вернулась в круглую комнату и продолжила движение по часовой стрелке, вскоре наткнувшись на пару лестниц, которые поднимались по изгибу стены на другой этаж. Между лестницами были две открытые арки, ведущие вниз, в фойе, куда дневной свет проникал через окна, расположенные по бокам закрытой двери.

Она подошла к двери, взялась за ручку и потянула ее на себя.

— Ух ты, — повторила она, выходя на улицу.

Окружающая местность была именно такой, какую она надеялась исследовать, когда покидала дом своей тети, — кельтский дождевой лес2. Деревья и камни были покрыты толстым слоем мха, папоротники с похожими на перышки листьями росли прямо из земли, а грибы цеплялись за все, где могли найти опору. И все было таким зеленым.

Как это было возможно осенью? Все деревья по пути из Лондона в Инвернесс уже начали желтеть.

Она осмотрела узкую тропинку, уходящую от двери. Низкие каменные стены обрамляли террасные сады по обеим сторонам, заполненные цветущими травами и цветами. По участку были расставлены камни с теми же странными рунами — мох покрывал их поверхность, но никогда не заползал в вырезанные углубления.

Отойдя на несколько шагов от здания, Кинсли обернулась, чтобы посмотреть на него, и ее глаза расширились.

На крыше рос пушистый мох, а каменные стены были увиты плющом. В центре двухэтажного коттеджа находилась широкая башенка, из крыши которой торчало дерево. Этот могучий ствол распадался на бесчисленные ветви, которые простирались во все стороны, так обильно усыпанные листьями, что они служили огромным зонтом, не дающим даже малейшего проблеска неба.

Коттедж был прямо из мира фантазий.

Как только Кинсли смогла оторвать свою челюсть от земли, она снова позвала.

— Эй? Есть здесь кто-нибудь?

Единственными звуками, сопровождавшими ее голос, были отдаленные песни птиц и шелест листьев над головой.

— Где все? — тихо спросила она.

Схватив подол ночной рубашки, она приподняла его и пошла по каменной дорожке в лес, прежде чем обогнуть здание. Влажные листья мягко прогибались под босыми ногами, пока она осторожно ступала, избегая камней и сучьев.

Не было никаких признаков дороги, никаких следов шин, протоптанных среди растительности. Она не увидела ни машин, ни велосипедов, ни линий электропередач, ни телефонных столбов.

Волосы у нее на затылке встали дыбом, а по спине пробежала дрожь.

— Эй? — снова позвала она, и ее голос эхом разнесся по лесу.

Прислушиваясь, она осмотрела окна коттеджа и промежутки между деревьями. Ответа не последовало, и никто не показался.

Но она чувствовала, что кто-то есть рядом. Она почти ощущала на себе их взгляды, тяжелые, пристальные взгляды…

— Ладно, это просто странно, — пробормотала она, поворачиваясь к лесу. Где-то поблизости должна была быть тропинка, ведущая обратно к дороге. Как еще тот, кто жил здесь, мог найти ее? Выйдя на дорогу, она смогла бы найти свою машину, одежду и, самое главное, телефон.

Кинсли сделала шаг вперед, колеблясь, когда посмотрела на коттедж через плечо.

— Мне просто нужно найти свои вещи и вызвать эвакуатор. Я могу вернуться и поблагодарить их позже.

И она была уверена, что ее мать ужасно волнуется.

Но она была босиком в тонкой ночной рубашке в совершенно незнакомом месте. Ни карты, ни телефона, ни каких-либо средств определить направление. Если бы она все еще была недалеко от озера, она могла бы спуститься по склону к воде и, возможно, найти дорогу оттуда, но был шанс, что это было не совсем рядом с тем местом, где она разбилась. Был шанс, что она будет идти и идти и в конце концов ужасно заблудится.

Ну, заблудится еще больше, чем она уже была.

Кинсли сжала ткань ночной рубашки в кулаках и разочарованно фыркнула, сдувая с лица выбившуюся прядь волос.

— Похоже, придется подождать.

Вернувшись в коттедж, она села на один из стульев на кухне, где коротала время, рассеянно водя пальцами по столешнице, щипая по кусочкам оставшуюся еду, прихлебывая воду и глядя в окно.

По-прежнему не было никаких признаков присутствия кого-либо ни внутри, ни снаружи.

Однако никуда не делось стойкое ощущение, что за ней наблюдают. Оно был настолько сильным, что казалось почти осязаемым, и это вызывало у нее все большее беспокойство — и в то же время странно интриговало, — по мере того как день начинал темнеть и свечение кристаллов на стенах становилось основным источником света.

Вопреки здравому смыслу, Кинсли поймала себя на том, что страстно желает, чтобы невидимое присутствие проявило себя, и это страстное желание вызвало в ней необъяснимую искру возбуждения и предвкушения.

Кинсли сморщила нос.

Что со мной не так?

Облокотившись на стол и подперев подбородок рукой, Кинсли