Кочевые повести - Илья Одегов

то скатываясь в хрип басов, то поднимаясь к агонизирующему визгу верхних нот. Затаив дыхание, Игорь слушал эту музыку, и чем дольше она длилась, тем явственнее в ней начали возникать посторонние звуки. Вот защелкали клювами, защебетали птицы. Вот затопали, звонко захохотали бегущие друг за другом дети. Вот зашелестели колосья от налетевшего порыва ветра. Вот плеснулась рыба, зашуршал дождь и расколол небо раскатистый гром. Вот сухо, тихо, причмокивая беззубыми ртами, заплакали старики. В каждом звуке была своя история, а вместе они складывались в целый мир, как будто эта мелодия и была миром. Не повторяла его, не рассказывала, а создавала, каждое мгновение создавала. И Игорю казалось, что остановись Махмудик – и мир исчезнет. Это было так странно и страшно, что Игорь не выдержал и заплакал. И словно поддерживая его горе, кобыз завыл тоскливыми волчьими голосами.

Игорь рассыпался уже почти полностью, остался только позвоночник, прямой, как палка, и какой-то странный фрагмент грудины, похожий силуэтом то ли на раскрытый конверт, то ли на контур дома с двускатной крышей. И еще голова. То есть головы вроде бы не было, но было что-то на месте затылка, откуда Игорь смотрел, слушал, плакал и чувствовал.

Кобыз выл печально, отчаянно, и в основании позвоночника Игоря стала созревать жгучая сила. Она закручивалась, билась, как запертый в тесной комнате смерч, а потом вырвалась и фонтаном, мощной струей ударила Игорю в затылок. Он непроизвольно выгнулся до предела, запрокинул голову, почти прижался затылком к позвоночнику. Сила вреза́лась в затылок толчками, норовила сломать Игорю шею, наполняла его до предела, и когда ему показалось, что все – еще один удар, и он взорвется, – толчки прекратились. Кобыз молчал. Стояла густая, вязкая тишина. Игорь чувствовал, что в затылке у него – огромный наполненный жидкостью резервуар. И жидкость из этого резервуара сначала медленно, а затем все быстрее и быстрее стала перетекать в грудь, в тот самый похожий на открытый конверт пятиугольник. Грудь раскалялась. Углы пятиугольника заострились, запульсировали, замигали. И вдруг Игорь все понял. Понял настолько хорошо, что невольно засмеялся. Понимание щекотало его. Как же все оказалось легко! Игорь все смеялся и смеялся, смеялся до слез. Вода текла из пустоты, потому что глаз у него тоже не было. Вода выходила из него, и ее место стали занимать слова. Игорь понял, что может сейчас рассказать все и обо всем. Все его понимание теперь можно было выразить в словах. Игорь захотел скорее, скорее поговорить. Он попытался повернуться и посмотреть на Алую, потом на Розу – но нет, ничего не получилось.

– Знаю! – крикнул тогда Игорь, не глядя ни на кого. – Могу! Хочу!

Чем больше в нем было слов – твердых, колючих, острых, как камни, тем меньше оставалось воды понимания. Ему все еще хотелось что-то рассказать, поделиться, но чем именно? Мысли изворачивались и ускользали, как дождевые черви.

– Я, – закричал Игорь отчаянно, уже страдая от осознания неминуемости происходящего. – Я! Я! Я!

Он вдруг понял, что становится тяжелее, что вдавливается глубже в диван. Снова у него выросли ноги и руки, заморгали глаза, зашевелились пальцы.

Махмудик слез со стула, отволок его обратно в угол, положил на сидушку кобыз. Роза и Алуа словно по команде отодвинулись от Игоря. Ему сразу стало холодно, тело затряслось от озноба. Махмудик подошел к Игорю и положил ему руки на колени.

– Все, – сказал он.

Игорь вздохнул глубоко, медленно и понял, что и вправду все. Он снова был один, сам по себе. Мир стал пуст и неприветлив. В горле першило. Игорь закашлялся.

– А пойдемте чай пить? – предложила Роза.

К чаю был хворост, хрустящий, чуть присыпанный сахарной пудрой. Пришла Дина, принялась мыть посуду, поглядывая краем глаза на гостя. Вспомнив об интервью, Игорь достал диктофон, однако даже не включил его. Вопросов не было. То есть вопросов было много, и даже очень, но говорить не хотелось.

– А где Ерке? – сумел выдавить, наконец, Игорь и поразился своему чужому голосу.

– Вы не переживайте, не заблудитесь, – сказала Роза. – Дина вас проводит, правда, жаным[26]?

Дина не ответила.

Дулат все так же сидел во дворе, выпятив пузо навстречу всем ветрам. Он поманил Игоря пальцем. Игорь подошел, а Дина осталась на месте.

– Қалай?[27] – тихо прохрипел Дулат. – Живой?

– Живой, – ответил Игорь.

– Дочка тебе моя нравится?

Игорь растерялся:

– Ну…

– Я тебе вот что скажу, – Дулат схватил Игоря за рукав и подтянул к себе ближе. – Ты сюда вообще зачем приехал?

От Дулата пахло старым табаком и землей.

– Не знаешь, да? А я знаю. Не поверил бы, уж больно ты хилый да нежный, но знаки были. Буквы я видел на земле и на небе. Ты ведь тоже видел, да? И жарқанат тебя выбрала. Значит, спасать меня пришел.

– От кого спасать? – прошептал ошарашенно Игорь.

– От них! – засмеялся Дулат и ткнул пальцем куда-то в сторону. – У тебя теперь сила есть. Ма-а-аленькая такая. Спасибо скажи Махмудику. Чуть-чуть он тебя приоткрыл. А что там дальше в тебе – никто не знает. Ладно, иди давай. Скоро увидимся.

– До свиданья, – промямлил Игорь и торопливо пошел к воротам, где его уже ждала Дина.

Они шли молча. Дина чуть впереди.

«Какая тоненькая, – медленно думал Игорь, наблюдая за ней, пытаясь не отстать, – как иголочка…»

Уже у самого дома Еркебулана Дина остановилась.

– Все-все, – сказал Игорь, – узнаю́. Спасибо, что проводила.

Дина замешкалась, словно собираясь что-то сказать, а потом стремительно подошла к Игорю, сунула ему клочок бумаги в карман пиджака, развернулась и побежала по дороге прочь. Ее коса покачивалась из стороны в сторону, как маятник у часов. Игорь оцепенело глядел вслед, глядел на это равномерное покачивание, пока Дина не скрылась за поворотом.

Всю ночь Игорь ворочался и никак не мог уснуть. Время от времени на него накатывали приступы странного икающего хохота. Чтобы не разбудить никого, Игорь кусал одеяло и глухо судорожно смеялся, беспричинно, до слез. Наконец, он встал. Все равно сна не было. Оделся и вышел во двор. Была еще глубокая ночь, но светила луна – почти круглая, с чуть надкусанным краешком. Вдалеке тонко, заливисто лаяла собака. От прохладного утреннего воздуха кожа стала шершавой, наэлектризованной, чувствительной. Игорь скрипнул калиткой и оказался на пустой дороге. Тихий ночной ветер шелестел листьями деревьев. Он задрал голову и долго смотрел на луну. Смотрел до тех пор, пока небо не затянулось облаками. Игорь вдруг понял, что самым темным облаком на ночном небе кажется то, за которым прячется луна, хотя только сквозь него и пробивается хоть какой-то свет.

«Свет делает темноту темнее!» – подумал он и рассмеялся от парадоксальности этой мысли. Смех мгновенно растворился в тишине. Недовольно чвиркнула птица на дереве. Краем глаза Игорь увидел, как у его ног что-то шевельнулось. Он опустил взгляд и в тусклом белом свете увидел перед собой вполне отчетливую букву «М». В голове Игоря снова зажужжали мухи. Он наклонился, подслеповато щурясь. Буква «М» вздрогнула и поползла, извиваясь, по дороге.

– Господи! – тихо воскликнул Игорь, отпрянув.

Издалека послышались шаги и голоса. Игорь вернулся за калитку, прикрыл ее и присел на корточки по эту сторону забора. Идущие были пьяны. Громко топая, они переговаривались, бубнили что-то невнятное, языки их заплетались в косы.

Игорь привалился спиной к доскам. Небо уже становилось светлее. Он вдруг почувствовал, что замерз, и сунул руки в карманы. Его пальцы нащупали бумагу: не то старый билет, не то завалявшаяся мелкая купюра… Записка! Он вспомнил вчерашний вечер и Дину. В тусклом утреннем свете буквы дрожали, не хотели лезть в глаза. Игорь видел только, что в записке три слова: длинное, короткое и снова длинное. Тире, точка, тире. Он поднес записку совсем близко к глазам и наконец прочитал: «Уведите меня отсюда».

* * *

Завтрак готовил Еркебулан.

– А где Бану? – спросил Игорь, присаживаясь на край табуретки.

– В город поехала, – вздохнул Еркебулан. – Сама, на автобусе. Машину-то я так и не починил. Ей анализы