Дорога к крылышкам. Как новый репатриант стал израильским лётчиком - Исаак Мостов

Кроме нас – новобранцев, ещё не нюхавших пороха и не знавших армейской службы, в нашей группе физического отбора были и «ветераны», которые выделялись своим поведением. Это были ребята, которые уже служили в ЦАХАЛе год или больше, некоторые из них даже офицеры. По тем или другим причинам – обычно по медицинским показаниям – их не принимали раньше в Лётную школу, а теперь (как видно, из-за ослабления критериев отсева благодаря Войне Судного дня) они получили свой шанс попробовать воплотить мечту детства/юношества. Так как дело было в августе 1974 года, большинство «ветеранов» уже успели повоевать. Когда мы, необстрелянная молодёжь, оглушённые криками наших сержантов, бегали в панике, как куры, почуяв топор мясника, по плацу перед нашим палаточным лагерем, «ветераны» делали это с завидным спокойствием и даже элегантностью, экономя нервы и энергию. Неудивительно, что они становились центром притяжения для «молодёжи», ищущей хоть немного моральной поддержки и объяснений по поводу удивительной жёсткости и нелогичной строгости наших сержантов.

А наши сержанты, под дистанционным наблюдением каких-то офицеров и людей в штатском, гоняли нас по задворкам и прилегающим окрестностям нашего лагеря, требуя невозможного – указывая на кустообразное чахлое деревце пустыни на расстоянии 150—200 метров, они требовали, чтобы мы «за 30 секунд были у того дерева и вернулись!», после чего на полном серьёзе замеряли нам время на секундомере; организовывали проверочные построения со всем обмундированием и китбэгами; «показательные» и очень придирчивые проверки палаток; бесконечные физзарядки, ночные тревоги; марш-броски «вокруг забора»… Их репертуар в плане занятия нашего времени казался неисчерпаемым… Их задачей было поставить нас в тяжёлые условия – физически и морально, заставить нас попотеть в среде товарищей и увидеть, кто на что способен, кто готов вынести всё сам и помочь товарищу, а кто нет… Их цель – привести нас к границе наших физических и эмоциональных возможностей, испытать нас на прочность – была осязаема и досягаема… И среди нас были те, кто дрогнули и отправились в канцелярию подписать отказ от Лётной школы.

Сержанты владели почти всем нашим временем, кроме нескольких часов в день, в которые мы организованно «гостили» в эскадрильях авиабазы или присутствовали на лекциях кадетов-старшекурсников, которые рассказывали нам, что такое быть лётчиком израильских ВВС, как и чему учатся в Лётной школе, каково это летать и тому подобное.

В субботу, вопреки указаниям «начальства», но благодаря их ослабленному контролю на выходных, нам удалось пообщаться со знакомыми и друзьями, которые уже прошли физический отбор и были на разных этапах обучения в Лётной школе. В рамках спонтанных субботних встреч «старшие товарищи» снисходительно давали нам советы, что делать, а чего ни в коем случае не делать на предстоящих «офицерских проверках», которыми завершается физический отбор в Лётную школу.

Тогда же, к моей радости и к их большому удивлению по поводу моего присутствия в Лётной школе, я обнаружил несколько знакомых ребят из гимназии – моих одноклассников и прошлогодних выпускников. Мне было удивительно видеть их реакцию неверия своим глазам, изумления от ситуации и нового уважения ко мне после того, как они убеждались, что этот худощавый парень с короткой стрижкой и тяжёлым акцентом – это я, их тихий товарищ с задней парты. Никто из них не ожидал, что я доберусь сюда…

После всех экскурсий в эскадрильи, встреч с кадетами и лётчиками и общения со «старшими товарищами» бессмысленная муштра сержантов получила смысл – преодолеть все трудности, успешно завершить этот этап отбора и перейти к следующему. И уже никакие физические нагрузки и бессмысленные задачи типа «за 30 секунд…», никакие построения не могли убить во мне надежду и желание сидеть в кабине пилота пролетающих над нами тарахтящих «Пайперов», элегантно свистящих «Фуг» и ревущих «Скайхоков»15. Хотя бы один раз…

И это окрыляло и давало силы продолжать. С упорством, которому я сам был удивлён, я бегал, отжимался, прыгал по команде, таскал брёвна, вытягивался по стойке смирно и выполнял команды нашего сержанта, хотя всю свою сознательную жизнь я пытался оптимизировать свои энергорасходы или попросту не делать того, чего можно не делать. Как и все остальные, я ненавидел нашего сержанта, который не давал нам лишней минуты отдыха, но, несмотря на все придирки и нагрузки, частым гостем на моём лице была улыбка, подогреваемая потайной радостью от мысли, что скоро смогу дотронуться до самолётов… Так как из-за ограниченного и хромающего иврита я не всегда мог быстро, просто и доходчиво объяснить, чему я так рад, моя улыбка злила некоторых моих товарищей и сержантов – приходилось выслушивать замечания в адрес «улыбающегося придурка», увеличивая мой словарь бранных слов и образов на иврите.

Две недели физического отбора Лётной школы подходили к концу, и пришёл день «офицерских проверок». Нас заново «перемешали и разделили» по десяткам, каждому выдали номер, который был прикреплён к гимнастерке. Если до сих пор мы, в наших пыльных, потных, «рабочих» рубашках и штанах зелёного цвета в соляных разводах, были для наших сержантов анонимны – они не интересовались нашими именами и никогда их не использовали, то сейчас отношение к нам стало индивидуальным…

Наша десятка перешла под командование двух лётчиков – инструкторов Лётной школы. Они были одеты в лётные комбинезоны с капитанскими погонами без именных табличек. Мы к ним обращались «командир», а они к нам по номеру на наших гимнастёрках. Один из них произвёл на меня особое впечатление – высокий (выше меня), с чистым, красивым, немного наивным «детским» лицом, обрамлённым большими, чуть выдающимися ушами. Он много и часто курил, но трезвый, цепкий и проницательный взгляд его голубых глаз, олимпийское спокойствие и уверенность в себе, чётко выраженная во всём его поведении, впечатляли и покоряли…

Под палящим солнцем середины августа мы лёгкой трусцой добежали до игровой площадки, на которой проводилась практическая часть «офицерских проверок». Там, на площадке размером с футбольное поле, были вырыты разные препятствия – рвы, реки и «озёра», вкопанные и «свободные» брёвна и бочки, шесты и разный другой инвентарь, «пользу» которого мы вскоре оценили.

В течение нескольких часов наши командиры-экзаменаторы определяли в нашей группе «бригадира» и давали ему «боевую задачу» – перебраться всей командой или «доставить груз» с одной стороны рва/реки/озера/«минного поля» на другую, имея право использовать только определённый инвентарь, причём уложиться надо было в определённое время (5 или 10 минут). Иногда они усложняли задачу тем, что запрещали что-то из того, что «бригадир» намеревался использовать, или ограничивали его в планируемых действиях. «Бригадир», потея от напряга ситуации и оказанного на него давления, командовал нами в попытках выполнить задачу, которая в конце концов оказывалась непосильной в заданных условиях… Мы, несмотря на то, что до сегодняшнего дня не были знакомы друг с другом и не работали вместе, как одна команда, пытались сплотиться и помочь назначенному «бригадиру» чем могли – кто словом и советом, кто делом, причём некоторые, пытаясь показать себя «командирам» с лучшей стороны, мешали больше, чем помогали. Я же пытался выполнять указания «бригадира» как мог, зная, что при моём знании иврита под угрожающим напрягом истекающего времени, отведённого на решение задачи, меня или не дослушают, или не поймут. После назначения нового «бригадира» и объявления «боевой задачи» вся группа жарко дискутировала, обсуждая план действий и возможные варианты его решения, пока кто-то (обычно «бригадир») не замечал, что время летит, и надо переходить от слов к действиям. И мы бросались что-то делать, хотя ясного плана, как это решит задачу, обычно ещё не было… Понятно, что большинство наших действий заводило нас в тупик, и приходилось на ходу переигрывать планы и варианты решений. Были среди нас люди, которые, пытаясь доказать правильность плана или варианта, превосходили свои физические возможности или грубо нарушали законы физики – это заканчивалось падениями, ушибами, ссадинами. К счастью, никто из нас себя не покалечил, хотя иногда это было «совсем рядом»…

В тот день я ещё раз с удивлением заметил, насколько силён, могуч и интернационален русский мат… С момента моего призыва я уже обратил внимание на то, что определёнными выражениями пользуются все без исключения потомки разных еврейских диаспор и сабры. Сейчас же, слушая восклицания моих новых товарищей, которые они выговаривали в сердцах, упоминая какую-то на ломаном русском определённую мать или анатомические названия определённых частей тела16, я не мог скрыть своей улыбки, за которую, как я заметил, получал несколько удивленные взгляды наших экзаменаторов.