Посол эмира - Клыч Мамедович Кулиев

вам, Азизулла-хан, — начал он, и дядя насторожился. — Каково бы ни было положение в России, но Ленин не меньше, чем мы, осуждает политику англичан на востоке, а это само уже по себе — большая помощь. Надо помнить и то, что Россия есть Россия! На ее территории сейчас — военные силы всего мира: англичане, французы, американцы, немцы, японцы… А она держится! Ничего с ней не могут поделать! Но если государство способно противостоять армиям стольких стран, то нет сомнения — оно сумеет поддержать и нас… — Тарзи умолк, достал из кармана носовой платок, провел им по своему лицу — тонкому, умному лицу интеллигента, и столь же терпеливо, с таким же уважением к аудитории, продолжал: — Мы давно изнываем под гнетом империализма, а Ленин — враг империализма. Он добивается равноправия всех народов, он — за уничтожение колониального рабства. Именно это нам и нужно!

Мой дядя не дал Махмуду Тарзи договорить. Он встал и резко прервал его:

— Большевики несут с собою бунтарство, то, что они называют революцией! Не собираетесь ли вы своими руками распахнуть ворота новой беде, страшной беде?

Эмир горько улыбнулся и сочувственно, как на тяжело больного, посмотрел на Азизуллу-хана.

— Интересно узнать, что вы называете революцией? Как вы ее понимаете?

Дядя промолчал.

— Я хотел бы все-таки услышать ваш ответ, Азизулла-хан!

И, поняв, что уклониться не удастся, дядя выпалил:

— Революция — это большевики! А там, где большевики, там неразбериха, хаос!

Эмир невесело рассмеялся, и этот смех несколько разрядил атмосферу. Многие заулыбались. А эмир продолжал:

— Значит, по-вашему выходит, что до большевиков не было ни хаоса, ни, как вы говорите, неразберихи? Все было спокойно и размеренно? Я правильно вас понял?

Дядя сидел, опустив голову, он, кажется, отказался от дальнейшей дискуссии.

— В государственной политике, — продолжал меж тем эмир, — нельзя действовать вслепую. Осмотрительность и трезвая оценка реальной обстановки — вот из чего мы с вами должны исходить. Только при этих условиях государственный корабль сумеет обойти мели и рифы… — Он вновь посмотрел на моего дядю. — Вы, Азизулла-хан, говорите, что революция — это большевики, а что большевики — это хаос! Но скажите сами, сколько бурь пронеслось над Афганистаном! Сколько раз наш корабль садился на мель? Сколько раз трещал и разваливался наш трон? И все это — без большевиков! — Мужественное лицо эмира покраснело от возбуждения, в голосе звенело волнение. — На протяжении последних ста лет изо всех эмиров Афганистана лишь один, мой дед[8], умер своей смертью, остальные же пали жертвой беспощадного оружия. Так что же, и в этом повинны большевики?

Я видел, как спина моего дяди все больше и больше округлялась, он сидел сникший, будто чья-то сильная рука давила на его плечи.

Эмир потянулся к пиале с чаем, отпил несколько глотков и уже спокойнее, более уравновешенным тоном, заговорил снова:

— Признаться, мне пока еще не приходилось лицом к лицу встречаться с большевиками. И цели их мне известны лишь в самых общих чертах. Но главное ясно — они хотят установить мир и взаимопонимание между народами, а мы с вами мечтаем о том же…

Сабахуддин-ахун буркнул в сторону, но так, что его услышали:

— Хоть бы к трону уважение проявил… Большевики пренебрегли неприкосновенностью трона! Они занесли меч над тенью аллаха!

Эмир понял, что ахун просто-напросто изворачивается, пытается спрятаться за громкими фразами. Эмир отлично помнил, что, когда разгорелась борьба за трон, на два лагеря разбились и влиятельные старейшины, причем Сабахуддин-ахун был его сторонником, сторонником сына, а не брата погибшего эмира. Быть может, он считал, что сумеет исподволь управлять действиями молодого Амануллы-хана? Быть может, даже надеялся, стоя в сторонке, вести государственный корабль своим курсом? И теперь, когда Сабахуддин-ахун убедился, что его планы рухнули, он открыто восстал против Амануллы-хана и его политики. Да, возможно, все было именно так. Но главное расхождение состояло в том, что ахун решительно возражал против разрыва отношений с англичанами, а эмир столь же решительно на этом настаивал. А теперь еще прибавились и разногласия в оценке большевиков: при одном упоминании о них ахуна начинал бить озноб; эмир же искал пути сближения с ними. Могли ли они найти общий язык?..

Я глядел на эмира и, хорошо его зная, видел, как он сейчас разгневан, какого усилия стоит ему держаться более или менее спокойно. На лице его лежала тень озабоченности, черные брови низко нависли над погрустневшими, задумчивыми глазами. После долгого молчания он вновь обратился к Сабахуддину-ахуну со словами:

— Я зачитаю вам, ахун, один документ… — Он взял кожаную папку, полистал лежавшие в ней бумаги и, найдя нужную, вновь обратил свой взор к ахуну. — Речь здесь идет о договоре, который двенадцать лет назад заключили между собою правительства России и Англии. Послушайте, как звучит первая статья этого договора:

«Российское императорское правительство объявляет, что оно признает Афганистан находящимся вне сферы русского влияния и оно обязуется пользоваться для всех своих политических сношений с Афганистаном с посредничеством правительства его британского величества. Оно обязуется также не посылать никаких агентов в Афганистан». — Эмир положил бумагу на стол и заговорил чуть громче, чем до сих пор: — Кто обязуется? Россия? Кому обязуется? Англии! Проще говоря, две великие державы, объединившись, хотят сшить нам саван. Правительство его величества Великобритании разрешает России грабить Северный Иран. Правительство же ее величества России, в свою очередь, разрешает Великобритании грабить Афганистан. Они делят между собою нашу священную землю, запродают нас друг другу заживо, а еще точнее — дарят. И все это — от имени трона, который вы называете священным. А мы?.. Мы, покорно склонив головы, ждем от всесильных правителей милостей, жалости. Мы не замечаем, что становимся жертвами коварных политических игр, вернее, делаем вид, что не замечаем этого… — Эмир снова раскрыл кожаную папку, отыскал в ней другую бумагу. — А вот воззвание большевиков, ленинское воззвание. Послушайте, с какими словами Ленин обращается к народам Востока: «Устраивайте свою национальную жизнь свободно и беспрепятственно. Вы имеете право на это… Знайте, что ваши права…»

Сабахуддин-ахун не сдержался и, раздув ноздри, крикнул:

— Это — воззвание! А воззвание — это политика! А политика подобна ветру. И еще неизвестно, чем они кончатся, пустые заверения большевиков!

Генерал Мухаммед Вали-хан с осуждением глянул в надменное лицо ахуна и сказал:

— При чем здесь большевики, ахун? Речь идет о нас, о том, у кого нам искать помощи, поддержки в нашей борьбе. Большевики против захвата чужих земель, против колониализма — вот что для нас самое главное, решающее…

Слова генерала дополнил Махмуд Тарзи.

— Только вчера я говорил с послом Ирана, — сказал он, — и тот сообщил мне, что Советское правительство